Ангола: неизвестная война - [12]

Как говаривал мой шеф по второй командировке в Анголу в 1980–1983 годах полковник Шруб: «Я без толмача и шагу в этой стране не сделаю». Свое намерение он выполнял буквально, всюду таская меня за собой. Как-то на праздновании Нового года в советской военной миссии в Луанде, где присутствовали исключительно наши, прилично нагрузившийся армянского коньяка шеф, срочно подозвал меня к себе. Указав на клюющего носом коллегу-соседа, потребовал: «Ну-ка, переведи ему, что я скажу». «Товарищ полковник, но он же русский, наш!» Непонимающе уставившись на меня, Шруб повторил: «Ты переводчик? Так переводи — он же меня не понимает!». Этот курьезный случай послужил в дальнейшем основой для достаточно популярного в переводческой среде анекдота.

Но, если серьезно, то проблема общения с подсоветной стороной (так называли наших ангольских «протеже») стояла весьма остро. Лишь единицы из ангольцев знали русский язык, а переводчиков в первые годы крайне не хватало. Да и откуда им взяться? Потребностей не было. Салазаровкая Португалия отношений с СССР практически не имела, Бразилия тогда не входила в круг близких экономических партнеров Советского Союза, а для тайного обучения партизан из национально-освободительных движений Анголы, Мозамбика, Гвинеи-Биссау и Островов Зеленого Мыса хватало нескольких групп, выпущенных с основного курса главного военно-языкового центра страны — Военного института Министерства Обороны.

И вдруг — обвал. Диктатура в Португалии свергнута, бывшие колонии с населением в полтора десятка миллионов человек объявили о независимости и строительстве национальных армий по советскому образцу. Обратилась с такой просьбой к СССР и самая богатая из них Ангола. Для исполнения «интернационального долга» у нашей страны, казалось, было все: опыт военного строительства (правда, впоследствии выяснилось не во всем пригодный для маленьких национальных армий, ведущих партизанскую войну в условиях жарких и влажных тропиков), подготовленные военные кадры, современная боевая техника и вооружение. Не хватало только переводчиков. И их стали ускоренно готовить, призывать из запаса, брали даже испанистов, благо испанский и португальский языки достаточно близки и, владея одним, при желании можно быстро выучить другой. Посылали многих, без учета опыта и возраста, что, конечно, не шло на пользу делу.

Вот и нас, пятнадцать курсантов, поступивших в Военный институт в сентябре 1975 года и получивших при распределении португальский язык, «резко» ускорили. Рутинный график занятий был сломан. Теоретические дисциплины — языкознание, тактику — сократили (чай, практикой заниматься будут). Автодело — совсем по боку (вернутся, научим). Язык, язык и еще раз язык. На ночь — 50–60 новых слов, утром едва вспоминаешь 10–15. В неприкосновенности остались лишь история КПСС и уставы (это свято!), да «физо» («физо — оно и в Африке «физо!»). Каникулярный отпуск — отменили (в Африке отдохнут!) Ночью, обалдев от умственного напряжения, мозг уже рисовал радужные картины: мягкое кресло белоснежного лайнера «Аэрофлота», уносящего к роскошным пляжам Луанды, ласковые волны Атлантического океана, а главное — свобода. Никаких нарядов, построений, увольнительных в город…

Верхом на пороховой бочке

Действительность оказалась совсем другой. Самолет, хотя и имел все признаки принадлежности к «Аэрофлоту», но оказался не красавцем Ил-62, а брюхатым транспортником Ан-12. Вместо роскошного международного зала аэропорта Шереметьево — заснеженное поле аэродрома военно-транспортной авиации под Москвой. А взамен мягкого кресла — забитая до отказа гермосекция (транспортный отсек Ан-12 не предназначен для перевозки людей на большой высоте, он негерметичен. Герметична лишь кабина экипажа, да сообщающаяся с ней небольшая секция). И никакой таможни, паспортного контроля!

Чрево транспортника до отказа загружено армейскими ящиками характерного защитного цвета, тщательно обвязанными со всех сторон страховочными сетками. Поинтересовался у бортпереводчика, что за хрупкий груз везем (советские военные экипажи английским языком, необходимым для ведения радиообмена над территорией других государств, не владели и, поэтому, на всех машинах имелся штатный «толмач»). Парень оказался виияковцем, курсантом четверного курса. Он с превосходством (старшекурсник все-таки) усмехнулся: «Ты, что не врубаешься, — это же презенты африкосам». Ну, какие презенты мы возим в Анголу известно, скорее всего, оружие или боеприпасы. Стало как-то зябко и не совсем уютно.

Перед стартом командир экипажа, облаченный в синюю аэрофлотовскую форму, кратко обрисовал маршрут: Москва-Будапешт-Алжир-Конакри-Луанда, причем в каждом пункте дозаправка и ночевка. П/п-к Слюнько, (так звали летчика судя по едва заметной надписи на двери кабины — ее, видимо, то стирали, то наносили вновь в зависимости от задания экипажа), добавил для особо непонятливых, что его «ласточка» не межконтинентальный лайнер и удобства в нем не предусмотрены. «Так, что кто желает облегчиться — быстренько под крыло!», добавил он.

Воспоминания от полета остались самые паскудные: гермокабина, рассчитанная на 3–4 человека, вмещала вдвое больше, роль туалета выполняло ведерко, стоявшее тут же. У единственного иллюминатора, чтобы поглазеть от скуки на небо, стояла очередь. Но сие оказалось не самым страшным. Во время захода на посадку в аэропорту Алжира бортпереводчик-виияковец (как оказалось, это был его первый вылет в данной роли) не смог точно разобрать указаний диспетчера и сообщил командиру не тот эшелон. К счастью, он не был занят другим «бортом» и все обошлось благополучно. На земле Слюнько устроил разнос своему новому члену экипажа: «Ты, мать твою, нацепил китель командира тяжелого транспортного корабля (а что делать курсанту — кладовщик на аэродроме выдал первый попавшийся), а двух слов по-английски связать не можешь. Пойми, это на земле переспросить можно, а в воздухе иногда каждая секунда, каждое слово — жизнь или смерть».