Англо-русский роман - [10]

— Нет, не знал, просто она мне тоже очень нравится.

Ещё одно невероятное совпадение, подумала Таня, она скорее ожидала, что Дэвид включит что-нибудь типа Lady in Red, но никак ни Моцарта, да ещё её любимую фантазию, которую она сама играла на выпускном концерте в музыкальной школе. Шестнадцать лет назад, лучшая ученица по классу фортепьяно одной из лучших музыкальных школ Москвы Татьяна Кузнецова имела честь исполнять фантазию Моцарта ре минор на сцене Большого зала консерватории, где проходил выпускной концерт. Как же был тогда горд её дорогой папа.

Конечно, она не просто хорошо знала это произведение, а досконально, наизусть, каждый такт, каждую ноту. А сколько разных исполнений она прослушала, чтобы понять секрет моцартовского волшебства, как они с преподавателем, замечательной пианисткой Софьей Сергиевской, высчитывали нужную паузу между первыми тактами глубокого Andante и следующего за ним светлого Adagio, искали правильный темп для самой нежной повторяющейся три раза темы Adagio. Так что определить поставленную Дэвидом версию для Тани не составило особого труда, это, без сомнения, известный канадский пианист 60-70-х годов Гленн Гульд. Только он держал такую длинную паузу между первой и второй темой, только он максимально приблизил манеру исполнения к несколько отрывистому стилю клавесина, стремясь играть Моцарта, как это и должно было исполняться в 1785 году.

— Тебе что, нравится фантазия в исполнении Гленна Гульда?

Дэвид даже поперхнулся от удивления.

— А как ты догадалась, что это Гленн Гульд?

— Просто слышу. У него такая особая манера исполнения, которую ни с кем не спутаешь.

— Wow, вот это слух у тебя.

— Нормальный слух, плюс восемь лет музыкальной школы и занятия на фортепьяно по 2—3 часа каждый день. На самом деле мне это исполнение не нравится, слишком уж Гульд стремится соответствовать музыкальному стилю той эпохи. А главный секрет этой фантазии, как впрочем, и всей музыки Моцарта, в чём?

— И в чём же?

— В том, что она вне времени, и поэтому фантазию ре минор можно исполнять в более современной манере, не отрывисто, как на клавесине, а плавно, что успешно и делают многие пианисты, российский Андрей Гаврилов, например. Кстати, у тебя есть записи других исполнений этого произведения?

— У меня дома целая коллекция, включая несколько современных аранжировок с оркестром.

— Здорово, а сейчас можно заехать послушать? Ненадолго?

— Конечно.

Вот это да, подумал Дэвид, и никакого кофе не нужно. Спасибо, Моцарт!

                                                * * *

Когда они подъехали, Таня с удивлением отметила, что это тот самый дом с большими окнами и высокими розовыми кустами, который она не раз проходила, гуляя по Илингу во время своих командировок в университет Темз Вэли. Опять совпадение.

— Какие чудесные розы, сказала Таня, и кто за ними ухаживает, твоя невеста?

— Нет, это дом моих родителей, Джейн живет в центре, рядом с Риджент парком. А поскольку родителей уже нет, я живу здесь один. Хороший дом, не хочется расставаться.

На самом деле большую часть времени Дэвид жил вместе с Джейн в её квартире рядом с Риджент парком, в котором на утренней пробежке и встретил в первый раз Таню. В родительский же дом в Илинге, который ни он, ни его сестры пока не собирались продавать, он наведывался, когда Джейн уезжала в свои многочисленные командировки на модные показы, или когда просто хотел побыть один и послушать любимую классику, но сейчас он не хотел вдаваться в лишние подробности.

Стены просторной гостиной на первом этаже занимали светлые встроенные полки, сплошь уставленные моделями парусных кораблей, штук пятьдесят не меньше.

— Ого, это ты занимаешься?

— Нет, это мой отец, он всю жизнь на флоте прослужил, а на пенсии моделированием парусников стал увлекаться.

Дэвид показал Тане на стойку с дисками:

— Выбирай, тут много разных версий.

— Нет, лучше сам поставь исполнение, которое больше всего тебе нравится, только не оркестровую версию. И погаси, пожалуйста, свет, в английских гостиных такие большие окна, которые вы почему-то никогда не зашториваете, что мне иногда кажется, будто с тёмной улицы за мной кто-то наблюдает.

Ну и дела, вот это поворот, и кто кого сейчас будет соблазнять? подумал Дэвид и поставил диск. На этот раз Таня не стала угадывать исполнителя, фантазия звучала именно так, как ей нравилось, главная трёхкратно повторяющаяся тема Adagio текла плавно и прозрачно, словно предсказывая кружевные ноктюрны Шопена.

— Вот как можно было написать такую музыку в 1785 году? За 14 лет до рождения Пушкина? Фактически предсказать Бетховена, Шопена. Слышишь?

— Пока нет, давай послушаем ещё раз, сказал Дэвид и поставил диск на повтор.

Таня молча стояла у окна, так получилось, что в суете московской жизни она последний раз слушала фантазию ре минор почти год назад, и теперь при этой неожиданной встрече с любимым моцартовским творением её душа вновь наполнялась знакомым ощущением «светлой печали», так гениально воплощённой в теме Adagio: что может быть, но никогда не случится, что могло бы случиться, но никогда не произойдёт. Возможно, именно это хотел сказать двадцатидевятилетний Моцарт своей вечной музыкой? А в следующей части уже другая тема: о том, что всё происходит так, как и должно произойти, и это надо просто принять.