Английский офицер - [5]

— Подожди, — сказала она рассудительно и стерла с губ помаду.

Потом они поцеловались.

Поцеловав ее, офицер опять положил ее голову себе на плечо и принялся гладить, поправляя ей волосы на лбу, взъерошивая их, снова поправляя и снова взъерошивая. Он гладил ее голову в каком-то немом чувствительном исступлении, и казалось, он хочет отполировать ее лоб, подобно тому как мерно набегающие на берег волны полируют белую гальку. Она поняла, что ей попался мужчина, больше нуждающийся в нежности и ласке, чем в физической близости, в страсти, и, хотя она не мешала ему, ей вдруг сделалось невыносимо скучно. Время от времени офицер переставал гладить ее, осторожно целовал и снова проводил пальцами по ее лбу, сперва над бровями, а потом там, где начинались волосы. Рука его была нежной и в то же время тяжелой; нежной, потому что ею двигало какое-то теплое чувство, тяжелой, потому что она сильно давила на ее лоб, как бы желая втереть под кожу эту ласку, словно своего рода питательный крем. Неожиданно в глубокой тишине раздался стук в дверь.

— Извини, — сказала она, вставая с дивана. Она прошла в коридор и слегка приоткрыла входную дверь. В первый момент она никого не заметила, но, опустив глаза, увидела круглое личико дочки, ее длинные волосы и завязанный на голове бант.

— Я же просила бабушку не пускать тебя вниз… У меня гости, — сказала она, не открывая двери.

— Бабушка спрашивает, придешь ли ты обедать.

— Приду… А теперь иди… и больше не заходи за мной… Я сама приду.

— Ладно.

Девочка послушно ушла. В приоткрытую дверь женщине не было ее видно, она только слышала, как девочка медленно поднималась по слишком высоким для ее ножек ступенькам. Потом звук детских шагов затих, и она осторожно прикрыла дверь. Она почувствовала, что офицер стоит на пороге гостиной. Не оборачиваясь, она наклонила голову так, что волосы опять упали ей на глаза, и сказала:

— Может, пойдем в мою комнату?

Они прошли по коридору в спальню. Там тоже царил холодный полумрак; словно неосязаемое пыльное облако, он окутывал низкую кровать и два-три простых стула, и от этого спальня казалась пустынной и нежилой. Она пропустила офицера вперед и закрыла дверь. Потом обернулась и сразу очутилась в его объятиях. На этот раз он обнял ее так сильно и неумело, что, не удержавшись на ногах, они оба сели на постель. Все еще находясь в его объятиях, она протянула руку и зажгла стоящую на тумбочке лампу. Он сразу же отпустил ее. Не зная, что сказать, она спросила растерянно:

— Что ты обо мне думаешь?

Офицер внимательно оглядел ее. На мгновенье она испугалась, что он скажет какую-нибудь пошлую, грубую фразу, которая обидит ее, и пожалела, что задала подобный вопрос.

— Я думаю, — ответил он наконец совершенно искренне и даже как-то застенчиво, — я думаю, что ты очень красивая.

Она опустила глаза с довольной усмешкой.

— Спасибо, ты очень любезен. — Затем, оправив юбку, встала с кровати. — Пойду, закрою окно.

Она подошла к окну и опустила жалюзи. И подумала: «Надо сказать, чтобы он раздевался». И опять ее злила его неопытность, вынуждающая ее к бесстыдству. Но едва эта мысль промелькнула у нее в голове, как она вдруг заметила, что офицер спокойно снимает мундир и вешает его на стул. Затем он стал расстегивать брюки. Такая неожиданная развязность рассердила ее. Ей показалось, что она совсем не вяжется с робостью первых объятий.

Присев на край кровати, она, не говоря ни слова, сжав зубы от затопившей ее ярости, наклонилась, чтобы снять туфли. Она слышала, как юноша укладывается за ее спиной; и тут вдруг мысль о том, что он смотрит на нее, окончательно вывела ее из себя.

— Прошу тебя, — сказала она сердито, резко обернувшись к нему, — отвернись… Не выношу, чтобы на меня глазели, когда я раздеваюсь.

Она заметила, что ее негодующий тон несколько озадачил его. Тем не менее он послушно повернул голову на подушке, но остался лежать на спине, наполовину прикрыв одеялом голую грудь. Она встала и, дрожа от холода, торопливо сняла все, что на ней было надето. Но то ли нетерпение, то ли любопытство заставило юношу обернуться и увидеть ее в самой неизящной и неуклюжей позе, когда, стоя одной ногой на полу и уперев колено другой в край кровати, вытянувшись всем телом вперед, с болтающимися грудями и свисающими вниз волосами, она забиралась в постель. Это обозлило ее еще больше. Перегнувшись через него, подставив его взгляду теплую темноту подмышек, она погасила лампу на тумбочке.

Потом они лежали обнявшись под грубым стеганым одеялом, царапающим их голые тела. В темноте она ощущала его руку, которая опять упорно, не переставая гладила ей лоб и глаза. К его прежней сентиментальной нежности прибавился трепет ревнивой страсти. Там, где ее тело не прикасалось к нему, ей было холодно, и она чувствовала, как под лавиной его ласк губы ее кривит горькая гримаса печальных раздумий. Ей хотелось бы ни о чем не думать, но мозг, точно высвободившись из-под контроля ее воли, лихорадочно и неустанно работал. Правда, в сознании ее возникали не столько мысли, сколько образы, несуразные, несвязные, перемешанные с воспоминаниями и туманными мечтами. Она представляла, например, как юноша влюбится в нее и увезет ее к себе на родину. А потом воображала, как она будет жить в Англии, рисовала себе людей, с которыми будет встречаться, дом, где поселится, свою дочь и мать. От этих картин она переходила к другим, никак не связанным с предыдущими, а они в свою очередь порождали следующие, странные и, казалось бы, совершенно неожиданные. Она вдруг спрашивала себя, кто был тот мужчина, который поздоровался с ней сегодня незадолго до того, как она встретила английского офицера. Все эти невольные порождения фантазии раздражали ее. К тому же ее все время, точно холод, от которого коченела спина, мучила настойчивая, неотвязная мысль: брать или не брать деньги?