Английская тайна - [15]

— Мы… я… Саша… — нестройными голосами заверещали растерявшиеся хозяева.

— Да вы даже не представляете, что значит для меня этот портфель! Если хотите знать, это подарок моего покойного брата.

— Но позвольте! — нашелся наконец Джон. — Как вы его обнаружили? Вы что же, вошли в одну из спален наверху и устроили там обыск?

— А вы знаете, как умирал мой брат? В каких муках? Вот вы, госпожа Тутов, вы, например, что знаете об этом?

— Но…

— Никаких «но»! Посмотрите сами, что ваш Александр наделал!

И Беник выставил перед собой на всеобщее обозрение испорченный Сашком портфель.

— Каково, а? Сначала перепутал наши брифкейсы, потом вскочил в поезд как угорелый и даже не обернулся. Что, притихли, узнаете своего Сашеньку? То-то! Чувствуете, что я правду говорю? А вы, вы меня обмануть пытались… Из-за какого-то жалкого портфельчика… Вы вот тут лососем балуетесь, этим вот просом всяким (Беник покосился на куинэа)… Бесчувственные, бессовестные люди!

Картинно потрясая растерзанным портфелем, мистер Беник фактически пропел последние слова, закончив их где-то на верхнем «ля». Семейство ошеломленно молчало.

— В общем, так, — каким-то другим, неожиданно хриплым голосом сказал гость. — Портфель этот теперь толком не починишь. Кое-как залатать, конечно, можно, фунтов за сорок-пятьдесят, но красиво все равно не получится. Так что я вот что предлагаю: я забираю оба. Одним пользоваться буду, на работу с ним ходить, а другой куда-нибудь поставлю (Беник осмотрелся вокруг), да вот хоть на каминную доску, да… и буду брата вспоминать.

— Но постойте, это несправедливо! — опомнилась вдруг Анна-Мария.

— А хватать чужие вещи — это справедливо? А рвать подарки покойного брата, который умер в муках, это нормально, да? Нет уж, не выйдет! — отрезал Беник и с этими словами извлек откуда-то из-за спины второй портфель и, разверзнув его прямо над столом, принялся высыпать прямо на тарелки с едой Сашковы журналы, книжки и блокноты. «Чужого мне не нужно…» — бормотал он при этом.

Когда Беник покинул дом, все долго молчали, а потом Джон сказал:

— Оригинальный какой тип… Он действительно русский, как вы считаете?

— Не знаю, — сказала Мэгги, — когда я его провожала, он бормотал какие-то странные слова… Сейчас попробую воспроизвести: «Khle-bal-niki ra-zi-nu-li», кажется, или что-то в этом роде… Не знаешь, кстати, Анна-Мария, что это значит?

— Нет, — грустно отвечала Анна-Мария, — это, по-моему, вовсе даже не по-русски. Русский звучит гораздо красивее…

А тем временем в полутора часах езды от Фолкстона, в районе Нью-Кросс, в грязном вонючем переулке сидели на корточках и вели мирную с виду беседу трое мужчин — один чернокожий и двое белых.

— Понимаешь, какая канитель, — ласково, почти шепотом, говорил один из двух белых другому. — Ему ведь твоя хурда не нужна. Ему портфель нужен. Это ведь память о нашем с ним, — узкоглазый Леша кивнул на чернокожего, — погибшем брате. А сам понимаешь, память — это святое. Так что доставишь в лучшем виде. Ведь доставишь?

Сашок кивнул или, по крайней мере, попытался сделать какое-то движение головой.

— Он принесет, Дынкин, принесет, точно тебе говорю, он въезжает, он не тормоз какой-нибудь! — заступился за Сашка Леша.

— Смотри, Лещ, за базар ответишь! — сказал чернокожий Дынкин.

— Я принесу, — заговорил наконец и Сашок, — обязательно принесу, завтра прямо и принесу, раз уж так вышло.

— Умник! — обрадовался Лещ. — А чтобы тебя материально простимулировать, мы тебя поставим на счетчик — 50 квидов в день, считая с сегодняшнего дня.

А Дынкин при этих словах достал из пакета старый ржавый будильник, одним ловким движением фокусника завел его, и тот отвратительно громко, на весь переулок, затикал. 

Глава 6. Грубая Британия

И снова Сашок стоял перед невообразимо трудной задачей. Рассказывать ли домочадцам о приключениях близ станции «Нью-Кросс» или лучше промолчать? А если рассказывать — то с какой степенью откровенности? Поймут ли они его? Поверят ли? Как угадать их настрой? Как разобраться с реакцией? Или они сочтут его рассказ грубым, неприличным, чем-то, о чем нормальные люди предпочитают смолчать? Как он, помнится, гадал, стоит ли рекламировать им выставку в музее «Тэйт» под названием «Rude Britania», или это как раз и будет сочтено грубостью и бестактностью? Столько ведь раз попадал впросак.

Прослышав про ту выставку, Сашок впал в некоторое недоумение. Это британцы-то — грубияны? Это англичане-то? С их сложностями, с их бесчисленными цирлих-манирлихами? Вправо нельзя, и влево тоже нельзя, три говорим, семнадцать в уме, не дай бог не то слово употребишь, не с той интонацией что-нибудь произнесешь. Намек на сарказм — кошмар какой, да как можно? Нация джентльменов, и вдруг такие грубости вокруг пуканья, каканья, всякие там символы фаллические и так далее. Да как же это? Впервые Сашок пораженно задумался над этим странным противоречием, еще в Москве увидев скетчи Бенни Хилла. Смешно по-своему, но… Вульгарновато как-то… казарма прямо! Это про немцев он в детстве еще слыхал, что юмор у них именно такой. Попахивающий. Но про англичан… Не может быть, у них же тонкий юмор, тончайший!