Английская лаванда - [21]
Джордж, покуда мы с Мег гостим у него в Латинском квартале, читает черновики цикла о провинции и сетует на мою “иррациональную” привязанность – ох, ручаюсь, он хотел использовать словцо покрепче.
– Ты испытываешь иррациональную привязанность к человеку, с которым вы волею случая были рядом. Я умышленно говорю “рядом”, а не “вместе”.
– “Иррациональная”! Джордж, ты умышленно не говоришь, например, “противоестественная”?
На последнем определении жена одаривает меня плотоядным взглядом, представляя, как Мередит учил своего подопечного танцевать ирландский рил, а я запинался, спотыкался и изнеможенно хлопался ему на грудь под четыре четверти музыкального размера, под конкурирующий меж собой дуэт скрипки и барабана.
Противоестественная привязанность?
Древние греки подразделяли любовь на многие виды. Сторге, семейной и узовой, противопоставлялся потос, похотливое вожделение. Было там место и поклоняющейся латрейи, почитанию, культовому служению. Но лишь филии нет точного аналога в переводах на английский, французский или другой европейский язык. Это любовь-дружба, подразумевающая и расположение, и симпатию, и притяжение под общим знаменателем: “сближение”, “соединение” вплоть до полного слияния и отождествления.
Таким представлен и платоновский идеал отношений, подчинивший чувственность эроса духовному родству друзей. И Аристотель пишет подобное:
“Любовь, таким образом, исходит скорее от дружбы, чем от чувственного влечения. Но если больше всего от дружбы, то дружба и есть цель любви. Следовательно, чувственное влечение или вообще не есть цель, или оно есть ради дружбы”.
Не такое ли чувство прозрачно воплощается в христианской культуре через Евангелие от Матфея: “Возлюби ближнего своего как самого себя”?
Как можно видеть противоестественное, когда порок покоряется единству душ, а условности покоряются чистейшему знанию? Мередит писал “b” строчную с эдаким дерзким завитком, завершая написание движением не вниз, а вверх. Ожидая письма, я изучал полученные от него ранее конверты и в итоге дошел до того, что стал копировать его манеру каллиграфить злосчастную “b”, и в отсутствие друга довольствовался даже его почерком, и почерк стал мне важнее всего на свете, даже самого Перси.
Дорогой Натаниэль, о, знаешь ли, дорогой Натаниэль. Выстругивая из этого никчемного полена тонкого литератора, возвращаясь в предместье снова и снова, бередя прошлое, подписываясь с издательством, разрывая контракт с издательством, отстукивая девятый год женатой жизни новыми путешествиями с Мег, коротая время променадами с Барроу или Шеймусом, читая великое, замахиваясь на великое уже вполне осознанно, сохраняя непоколебимую верность себе, выворачивая себя наизнанку публично каждый раз, я так одинок, черт возьми, кто бы когда знал, как я одинок.
Возможно, потому, что, в отличие от тебя, знающего жизнь цветка от почвенного плена до пчелиного поцелуя, я всегда отправлял и получал только букеты?
Клайв.
P.S. Приеду в ближайшее время и постараюсь внести скромную лепту в спасение твоих деревьев.
P.P.S. Сразу к тебе, не в Элм-холл. Встречай на станции».
Глава 14
Желтый нарцисс
(значение: «Вскоре вы узнаете правду»)
Чиновник неважно выглядел, лихорадка выбивала еле тлеющие силы. Из левой ноги кость торчала наружу, словно надломанная ветка деревца. Натан принес второе одеяло и подкинул угля в камин. Пропавший столичный парламентер «зеленого вопроса» потеснил в газетных заголовках причину своего исчезновения – потоп. Перси разыскивали по всему городу, да не могли найти.
Гардинер сварил пряный кёдл из овсянки и спирта и первые дни отпаивал им больного, но то было не лечение, скорее, очистка совести постфактум. Мередиту не пережить ночи, садовник это знал.
Нельзя, чтобы Алек догадался. Парень был отослан ждать распоряжения касательно выезда на станцию и раньше девяти не должен появиться в усадьбе. Устроившись на полу близ печального ложа, Натан раскурил трубку:
– Клайв приедет утром.
– Убери его от меня… – простонал в бреду М. под толщей покрывал.
– Я сделаю с тобой все что вздумается. Задушу подушкой, как принцев в Тауэре.
– Убери его… – не слыша угроз и не внимая им, преодолевая жар, шелестела сухими губами жертва, пойманная в силки.
Внизу, в истерзанном городке, церковный колокол бил полночь. Мередит часто дышал, затем покрылся изморозью холодного пота, задрожал.
«Отмучился бы уже скорее!»
Гардинера усыпляла монотонная дробь дождевых капель. Ему нужно выспаться и забрать друга на железнодорожной станции, принять у себя и себя же не выдать. Но жизнь не ограничивалась лишь этим визитом. Ему нужно поменять птичьи кормушки, скосить осоку, чтобы не пошла ржавчина на других растениях, прополоть клумбы, поставить новые опоры для вьюнов, ведь потоп не обошел стороной и его хозяйство. То был добровольный, осознанный выбор против условий, навязываемых Гардинеру понятием «классовости», и на гончарном круге он прилежно крутил свой быт.
Вода текла по стенам, обои пошли пузырями: прохудившаяся крыша не сдерживала стихийного бедствия. Собрав все книги, Натан вынес их в сарай, куда более благоустроенный и добротный, чем жилые комнаты. Заполучив усадьбу в единоличное владение, он установил батареи в теплицах, чтобы ананасы и другие теплолюбивцы росли в удобствах, топил печь сутки напролет, заставляя горячую воду циркулировать в теплице. Но ни в гостиную, ни тем более в спальню Гардинер и не подумал бы провести водяное отопление. Если Клайв ненавидел низменную человеческую природу, то Натан презирал человечество как вид.
