Англичанка - [6]

Когда тампон стал совсем грязный, Габриель спрятал его в герметичный флакон — чтобы не вонял. Смяв еще кусок ваты, он глазами пробежался по полотну. И хотя авторство приписывали всего лишь последователю Тициана, нынешний владелец картины — известный лондонский галерист Джулиан Ишервуд — был убежден, что картина принадлежит кисти самого Якопо Бассано. К тому же мнению пришел и Габриель: в технике мазков прослеживалась рука мастера. Особенно в том, как он прописал фигуру Сусанны. Стиль Бассано Габриель успел хорошо изучить, пока был подмастерьем и когда реставрировал очень ценное полотно для одного коллекционера в Цюрихе. А перед тем как уехать оттуда, убил человека по имени Али Абдель Хамиди, недалеко от реки, в сыром переулке. Хамиди, крупный палестинский террорист, чьи руки были по локоть в крови израильтян, прикидывался драматургом. Вот и смерть Габриель устроил ему достойную литературных притязаний.

Габриель промокнул тампон в растворителе и хотел уже продолжить работу, однако тут с улицы долетел знакомый рев мощного автомобильного мотора. Габриель вышел на террасу и слегка приоткрыл парадную дверь. Спустя мгновение рядом с ним на деревянном стуле уже сидел Ари Шамрон: брюки цвета хаки, «оксфордская» рубашка и порванная на плече кожаная куртка. В уродливых очках отражался свет галогенных ламп из мастерской Габриеля. На испещренном глубокими морщинами лице застыло брезгливое выражение.

— Уже с улицы чуется вонь твоей химии, — пожаловался Шамрон. — Боюсь представить, что она сотворила с тобой за все эти годы.

— Работа на тебя губит сильнее, — ответил Габриель. — Удивительно, как я еще кисть в руке держу.

Габриель вернулся к работе, нежно очищая Сусанну. Шамрон хмуро взглянул на часы в корпусе из нержавеющей стали — так, будто те сбились.

— Что-то не так? — спросил Габриель.

— Да вот жду, пока предложишь мне чашечку кофе.

— Ты прекрасно знаешь, где у меня что лежит. Считай, поселился здесь.

Шамрон пробормотал на польском что-то о неблагодарных детях, поднялся на ноги и, тяжело опираясь на трость, отправился в кухню. Воды из-под крана в чайник он еще налил, зато перед многочисленными кнопками и реле на плите растерялся. Ари Шамрона дважды назначали на пост директора израильской разведки, а до того он успел поработать оперативником и заслужить множество наград. Зато теперь, в преклонном возрасте, он едва мог обслужить себя сам. Кофеварки, тостеры, блендеры — новомодные бытовые приборы оставались для него тайной. Джила, его больная супруга, частенько подшучивала: мол, оставь великого Ари Шамрона наедине с бытовыми приборами, и он, даже заваленный продуктами, помрет с голоду.

Наконец Габриель зажег конфорку и вернулся к полотну. Шамрон, покуривая, встал в дверях гостиной, и вскоре запах турецкого табака перебил острую вонь растворителя.

— Потерпеть не мог? — спросил Габриель.

— Нет, не мог.

— Что ты делаешь в Иерусалиме?

— Премьер-министр хотел поболтать со мной.

— Правда?

Шамрон сердито взглянул на Габриеля сквозь сизое облако табачного дыма.

— Тебя удивляет, что премьер-министр хочет поговорить со мной? Почему?

— Потому что…

— …я стар и не пригоден для дела? — перебил его Шамрон.

— Ты неблагоразумный, нетерпеливый и порой нерациональный, но для дела пригоден будешь всегда.

Шамрон согласно кивнул. С возрастом он научился видеть в себе недостатки, пусть и тратил на это время, за которое мог бы их исправить.

— И как он? — спросил Габриель.

— По-старому.

— О чем говорили?

— Беседа вышла откровенной и разносторонней.

— То есть вы рассорились?

— Я в жизни кричал только на одного премьера.

— На которого? — с искренним любопытством поинтересовался Габриель.

— На Голду,[1] — сказал Шамрон. — На следующий день после теракта в Мюнхене. Я говорил, что пора менять тактику, надо терроризировать террористов. Дал ей список целей — людей, которых надлежало уничтожить. Голда и слышать меня не хотела.

— И ты наорал на нее?

— Не лучший момент в моей жизни.

— А она что?

— Конечно же, орала в ответ. Правда, потом прониклась моим ходом мысли, и я представил ей второй список — имена юношей, которых мы собирались послать на выполнение миссии. Все они согласились без колебаний. — Помолчав, Шамрон добавил: — Все, кроме одного.

Габриель молча убрал грязный кусочек ваты в герметичную банку. И если от запаха растворителя можно было избавиться, то воспоминаний о первой встрече с человеком по прозвищу Memuneh — «Ответственный за все» — было не спрятать, не запереть. Все произошло в нескольких сотнях ярдов отсюда, в кампусе Академии искусств и дизайна Безалель. Габриель вышел из аудитории, где читали лекцию о творчестве Виктора Франкеля, знаменитого немецкого экспрессиониста (а заодно и его деда по материнской линии). Шамрон ждал его на краю пропеченного солнцем внутреннего двора: человек-гвоздь, в страшных очках; его зубы напоминали капкан. И как всегда, он хорошо подготовился. Шамрон знал, что Габриель вырос в унылой деревушке в Изреэльской долине и терпеть не мог копаться в земле. Знал, что мать Габриеля — талантливая художница — выжила в концлагере Биркенау, но проиграла в борьбе с раком, сожравшим ее изнутри. Что первый язык Габриеля — немецкий, и что на нем он разговаривает во сне. Все это Шамрон почерпнул из досье, папку с которым держал в желтых от никотина пальцах.