Это Али Массуди ненамеренно вывел Габриэля Аллона из его краткого и неспокойного забытья; Массуди, великий еврофил, интеллектуал и человек свободомыслящий, который в момент паники забыл, что англичане ездят по левой стороне дороги.
Его кончина произошла дождливым октябрьским вечером в Блумсбери. Шло последнее заседание первого ежегодного Форума за мир и безопасность в Палестине, Ираке и окрестных странах. Конференция открылась рано утром в атмосфере больших надежд и ликования, однако в конце дня приняла характер посредственной пьесы в исполнении заезжих артистов. Даже ораторы, приехавшие в надежде появиться в переменчивом свете прожекторов, казалось, почувствовали, что они читают все тот же устаревший текст. В десять было сожжено изображение американского президента. Премьер-министр Израиля был предан очищающему огню в одиннадцать. В перерыве на ленч среди наводнения, превратившего на короткое время Рассел-сквер в пруд, началось безумие по поводу прав женщин в Саудовской Аравии. В восемь тридцать, после того как ударом молотка была завершена последняя дискуссия, два десятка оцепеневших стоиков, пробывших до конца, двинулись к выходам. Организаторы действа почувствовали, что желания возобновлять его будущей осенью маловато.
Рабочий сцены проскользнул вперед и убрал с кафедры плакат «ГАЗА ОСВОБОЖДЕНА – ЧТО ДАЛЬШЕ?». Первый выступавший, Саид из Лондонской школы экономики, защитник самоубийц со взрывчаткой, апологет «Аль-Каиды», вскочил на ноги. Вслед за ним поднялся казначей Кембриджского университета, который говорил о Палестине и евреях так, словно они все еще были предметом треволнений министерства иностранных дел. На протяжении всей дискуссии пожилой казначей служил своего рода разделительной стеной между взрывным Саидом и несчастной женщиной из посольства Израиля по имени Рахиль, которая, как только раскрывала рот, вызывала свист и шиканье неодобрения. Казначей и сейчас попытался выступить миротворцем, когда Саид, преследуя направившуюся к дверям Рахиль, с издевкой твердил, что дни пребывания ее в качестве колонизатора сочтены.
Али Массуди, профессор, преподававший управление миром и социальную теорию в университете Бремена, встал последним. И это было едва ли удивительно, сказали бы его завистливые коллеги, ибо в кровосмесительном мире ближневосточной науки Массуди пользовался репутацией человека, который никогда добровольно не уступает место на подиуме. Палестинец от рождения, иорданец по паспорту и европеец по воспитанию и образованию, профессор Массуди казался всему миру человеком умеренным. Сияющим будущим Аравии называли его. Ликом прогресса. Было известно, что он не верит в религию вообще и в воинственный ислам – в частности. Можно не сомневаться, что в газетных передовицах, на лекциях и по телевидению он всегда будет сетовать на дисфункцию арабского мира. В том, что он не сумел должным образом обучить свой народ, он склонен винить американцев и сионистов – как и во всех своих бедах. В его последней книге содержался боевой клич к реформации ислама. Джихадисты объявили его еретиком. Умеренные приписали ему мужество Мартина Лютера. В тот день он привел Саида в смятение своим утверждением, что мяч находится теперь прочно на палестинской стороне. Пока палестинцы не откажутся от культуры террора, заявил Массуди, нечего и ждать, чтобы израильтяне уступили хоть дюйм Западного Берега. Да и не должны. Это же профанация, воскликнул Саид. Измена.
Профессор Массуди был высокий – немного выше шести футов – и чересчур красивый для мужчины, работающего с впечатлительными молодыми женщинами. У него были черные вьющиеся волосы, широкие крепкие скулы и ямочка посреди квадратного подбородка. Карие, глубоко посаженные глаза придавали его лицу чрезвычайно интеллигентный и уверенный вид. По тому, как он был одет – а на нем был кашемировый спортивный пиджак и кремовый свитер, – его можно было отнести к образцу европейского интеллигента. Он сильно потрудился, чтобы придать себе такой облик. Человек от природы неспешный, он педантично уложил свои бумаги и карандаши в видавший виды портфель, спустился по лесенке со сцены и направился по центральному проходу к выходу.
Несколько человек из аудитории болтались в холле. В стороне, этаким неспокойным островом в тихом море, стояла девушка. Она была в выцветших джинсах, кожаной куртке и клетчатой палестинской куфии на шее. Черные волосы ее блестели как вороново крыло. Глаза у нее тоже были почти черные, только блеск иной. Звали ее Хамида аль-Тари. Беженка, сказала она. Родилась в Аммане, выросла в Гамбурге, а теперь – гражданка Канады, живущая в северном Лондоне. Массуди познакомился с ней днем на приеме в союзе студентов. За кофе она пылко обвинила его в том, что он недостаточно возмущается преступлениями американцев и евреев. Массуди понравилось то, что он видел. Они договорились вечером выпить в баре рядом с театром на Слоун-сквер. Его намерения не были романтическими. Он не жаждал обладать телом Хамиды. Его заинтересовала ее пылкость и чистое лицо. Ее отличный английский и канадский паспорт.
