Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - [112]

Сейчас, когда я пишу это письмо, позднее утро. Раннее утро я провел лежа в горячей минеральной воде в грузинской бане, в месте, которое было культовым и для христиан, и для мусульман. Меня отскреб и отмыл так, как это делают только восточные люди (хотя я отказался от депиляции), юнец, национальности которого я не знаю, однако не грузин и не русский. Может быть, черкес – с глазами обведенными водостойкой тушью, – явно обладающий хорошей техникой и опытом, а судя по ревнивому ворчанью массивного армянина, постоянного посетителя, который, к несчастью для него, пришел на пять минут позже меня, пользующийся большой популярностью. Сегодня утром я пошел в баню очень рано, потому что накануне вечером был «с грузинами на вечеринке» (смотри рисунок сэра Гарри Люка, я думаю, в его «Городах и людях»).

Мой дорогой Гарольд, ты написал мне прекрасное письмо и очень информативное. Я тронут и благодарен. Слухи – это то, чего мне больше всего не хватает, помимо Реформ-клуба, улиц Лондона и иногда английской глубинки»[949].

Теперь, когда Модин вернулся в Москву, он часто встречался с Бёрджессом. Он видел разные стороны характера англичанина. Когда Модин попал в немилость у руководства, написав критический рапорт на своего лондонского коллегу Николая Родина, Бёрджесс вмешался и написал открытое письмо Ивану Серову, председателю КГБ, и тем самым спас своего бывшего куратора от «ссылки» в Сибирь[950].

Но Бёрджесса никогда не любили те, кому было доверено его охранять. «Те, кто присматривал за Гаем Бёрджессом, сильно страдали, поскольку он был непредсказуемым, агрессивным и провоцирующим по отношению к ним. Помню, один агент, отправленный с Бёрджессом на базу отдыха КГБ на юг, рассказывал, как скандально тот себя вел. К примеру, он получал извращенное наслаждение, таская надувной матрас по берегу и осыпая всех загорающих людей песком. Конечно, его все ругали, но ему было плевать»[951].

Теренс Ланкастер, будучи в Москве в командировке от «Экспресс» в ноябре и декабре 1957 года, часто видел Бёрджесса в основном около 9 часов утра, перед тем как тот отбывал на работу в издательство. Ему сказали, что Бёрджесс тщеславен, одинок и хватается за любую возможность поговорить. «Он выглядел распутным, но всегда был чисто выбрит и никогда не забывал галстук старого итонца», – вспоминал он. Ланкастеру нравились их встречи. Он считал Бёрджесса отличным собеседником, который мог говорить с юмором даже о советской верхушке. Они несколько раз ужинали вместе, один раз – в китайском ресторане. Ланкастер отметил, что Бёрджесс в высшей степени проницателен, а еще с восторгом слушает политические и социальные сплетни. «Он очень здорово копировал людей – лучше всего подражал Черчиллю и Макмиллану, немного хуже – Гейтскеллу».

Бёрджесс поведал Ланкастеру, что не намеревался ехать в Россию, но «одно привело к другому». Но он всегда оставался англичанином. Его манера речи, его друзья, его разговоры и даже внешний вид выдавали в нем британца 30-х годов. Ланкастер считал, что Бёрджесс так и не простил свою страну за Мюнхен и продолжал твердо верить в коммунистическую систему, даже видя ее недостатки. У него не было иллюзий относительно советской системы. «Ты работаешь в Советском Союзе, а принципы свободы слова здесь не действуют»[952].

Когда Ланкастер уезжал, Бёрджесс попросил его отправить несколько рождественских открыток – своему старому школьному другу дипломату Кону О’Нейлу («Надеюсь, у него не будет из-за меня проблем»), вдове Гектора Макнейла, а также Тому Дрибергу с просьбой прислать ему микстуру от несварения. Он также дал ему 1 фунт, чтобы вернуть официанту из Реформклуба. Но самое интересное, он попросил Ланкастера, окончившего современную школу в Солсбери, купить ему полдюжины итонских галстуков. Войдя в магазин, смущенный экстравагантностью просьбы газетчик, не являвшийся постоянным посетителем подобных магазинов, объяснил продавцу:

– Это для друга.

– Так все говорят, – ответил продавец[953].

Глава 39. Англичанин за границей

В декабре 1958-го в России гастролировала труппа Королевского шекспировского театра. Это был первый визит в Россию британской театральной труппы после Второй мировой войны[954]. Он стал важной частью культурного обмена и вехой в укреплении хороших отношений между Британией и Советским Союзом. К тому же это была масштабная операция, потребовавшая перевозки 28 тонн декораций и 350 костюмов. На нескольких представлениях велась киносъемка, и фильмы впоследствии посмотрели 5 миллионов зрителей по всей России. Труппа из семидесяти человек, в которую входили Майкл Редгрейв, Корал Браун, Анджела Баддели и ее муж Глен Байэм Шо, дала пятнадцать спектаклей разных шекспировских пьес, в том числе «Гамлет» и «Ромео и Джульетта» в постановке Байэма Шо, а также «Двенадцатая ночь» в постановке Питера Холла.

После двух недель в Ленинграде труппа прибыла в Москву, где журналист в аэропорту отвел Майкла Редгрейва в сторону и передал ему записку: «Гай Бёрджесс хотел бы знать, согласитесь ли вы с ним встретиться». Редгрейв не видел Бёрджесса после Кембриджа, но с готовностью согласился. «Я помнил, что он забавная личность, имеющая очень живой ум». Возможность подвернулась очень быстро. После премьеры «Гамлета» у гримерки Редгрейва собрались британские газетчики. Неожиданно он услышал знакомый голос. Согласно рассказу самого Редгрейва, на пороге появился Бёрджесс и протянул в приветствии обе руки. «О, Майкл! Что за слова! Ты даже не представляешь! Они унесли меня в прошлое! Это волшебство!»