Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века - [21]

На Симском заводе, пока мы ожидали завтрак, к нам явился полицмейстер и попросил наши паспорта. Сделав вид, что тщательно изучает их, он, потешив свое самолюбие, в итоге вернул нам документы. Позднее в Уфе я узнал, что чиновник принял меня за «управителя», едущего в Оренбург. В патриотическом угаре он написал своему другу гневное письмо, пожаловавшись, что начальником сделали англичанина, а не русского. Благодаря подобным слухам ко мне иногда относились с недоверием, но чаще всего протягивали руку помощи. Конечно, приходилось долго объяснять, что я езжу по России из любопытства и ради удовольствия. Обычно меня подробно расспрашивали:

– Вы вроде бы англичанин?

– Да.

– Откуда приехали?

Называю.

– А куда держите путь?

Сообщаю.

– Что будете там делать?

– Ничего.

– Тогда зачем Вам туда нужно?

– Просто так, посмотреть.

– Но с какой целью?

– Ради интереса.

– Но там же нет ничего стоящего! – и т. д.

…После гор, выглядевших во время ливня довольно уныло, дорога свернула в лес, который привел нас в удивительной красоты ложбину[227]. По ее обеим сторонам тянулись красиво сложенные друг за другом горы, густо поросшие соснами, а посередине протекала каменистая речка[228]. Вот если бы скалы и вода ограничивались горами или руслом реки! Но, как назло, они постоянно пересекали нам путь, и в том, что наш тарантас не развалился, была заслуга его конструктора. В моих записях об этом участке маршрута говорится, что, если в следующий раз ямщик предложит дорогу получше, нужно соглашаться, – бывалые путешественники об этом знают.

Из ущелья дорога пошла на запад по покрытым кустарником горам, но еще до заката они закончились. Из серого полумрака тарантас вынырнул в преисполненный сиянием вечер, характерный для Денби[229]. Теперь мы ехали по самым западным отрогам Урала и с тоской оглядывались назад, провожая каждый уходящий за горизонт склон.

Мы добрались до почтовой станции Нижние Лемезы[230] уже после захода солнца, и поскольку следующий этап нашего маршрута предстоял быть долгим и проходить по горам, решили здесь переночевать. Станция представляла собой одинокую бревенчатую избу с парой комнат: правая для проезжающих, а левая – для семьи. Обе комнаты больше напоминали конюшню. Мы сидели в углу, и свет нашего фонаря выхватывал из темноты замшелые стыки бревенчатых стен и два маленьких отверстия вместо окон. Однако крышу и остальные части нашего пристанища мы не видели и не захотели увидеть. Был воскресный вечер, и только я начал засыпать, полный тех противоречивых чувств и мыслей, которыми путешественник предпочитает не делиться, как из-за стены послышалось пение. Это был восхитительный псалом в великолепном исполнении главы семьи. Стена едва заглушала его. Я вошел в комнату, откуда доносилась музыка. Это было большое, квадратное помещение, увенчанное крышей. Оно освещалось несколькими лучинами, подвешенными на маленьких цепочках, свисавших с одной из стропил. Могучий рембрандтовский свет падал на мужчину, его жену – по-матерински добрую старушку, которая в своей грубоватой манере немного заботилась о нас, и на пять-шесть мальчиков и девочек, сидевших на полу и деревянных скамьях. На родителях были обычные овчины, одежда детей – скорее узкой, чем просторной. Я хотел попросить их исполнить еще один псалом, но вынужден был покинуть помещение по причине его спертого воздуха.

Примерно в половине четвертого ночи при свете луны и звезд мы снова отправились в путь по одному из самых трудных участков нашего маршрута[231]. Дорога пересекала большую гору и была крутой, неровной, периодически сопровождалась трясинами, нас окружали заросли дуба, березы, вяза и ольхи, ветви которых часто были увиты диким виноградом. В дальнейшем, вплоть до почтовой станции Касимовой[232], дорога стала ровнее, но почва оставалась вязкой. Проехав тысячу миль по соснякам, мы оказались на лесной равнине, и вскоре наш тарантас выехал на возвышенность со множеством деревень и обширными нивами. Найти лошадей было сложно – шла уборочная. Мы прибыли в Уфу за полночь 24 сентября и вскоре оказались в лучшей, как позже выяснилось, городской гостинице: во всяком случае, в ней было тепло. Выпив чая и заперев двери с помощью гвоздей и веревки, мы растянулись на скамьях и погрузились в сон.

На следующее утро, совершая перед завтраком прогулку, мы обнаружили, что все в городе обсуждают наш приезд. Кроме того, сюда только что пришло официальное сообщение о состоявшейся коронации, и в Уфе был объявлен трехдневный праздник. Это позволило людям прийти поглазеть на незнакомцев – во всяком случае, уфимцы вряд ли утруждали себя занятиями хозяйством, так что стоило мне только выйти из гостиницы, как меня окружала толпа. В ответ на мою просьбу подыскать переводчика и помочь с оформлением паспортов мне представили приземистого щеголеватого старичка с пожелтевшим лицом. На нем был синий сюртук с медным значком, узорчатый атласный жилет и черные брюки, а в руке он держал трость. Дедушка оказался поляком и был готов помочь во всем, но едва речь зашла о губернаторе и полиции, сразу же заявил, что не хочет с ними знаться