Ангелы с плетками - [50]
В одиночестве леса, вдалеке от сброшенных одежд, ты осторожно присядешь на корточки, словно волчица.
Молния с хищным запахом и грозовые дожди — спутники тревоги, вызванной непристойностью.
Встань и беги — наивная, обезумевшая, смеющаяся от страха.
IV
Настало время быть твердым, мне необходимо стать каменным. Существовать в пору несчастья, под угрозой… непоколебимо смотреть в лицо обезоруживающим случайностям и для этого погрузиться в себя, стать каменным — что лучше соответствует чрезмерности желания?
Чрезмерное сладострастие, воспламеняя сердце, опустошает его и обязывает к твердости. Костер желания придает сердцу бесконечную смелость.
Наслаждаясь что есть сил или опьяняя себя до смерти, ты отвлекаешь жизнь от малодушных опозданий.
Страсти не благоволят слабости. Аскеза — это отдых по сравнению с горячечными путями плоти.
Теперь представь простор, открывающийся несчастью, без какого-либо пристанища для тебя. Тебя ожидают голод, холод, насилие, плен, одинокая смерть… Представь страдание, отчаяние и нужду. Ты надеялась избежать этого упадка? Пред тобою — про́клятая пустыня: внемли этим крикам, на которые никто никогда не откликнется. Не забывай: отныне ты — сука, изнуряемая яростью волков. Это убогое ложе — твоя родина, единственная подлинная родина.
В любом случае, фурии со змеями вместо волос — спутницы наслаждения. Они поведут тебя за руку, опаивая алкоголем.
Тишина монастыря, аскеза, душевный покой предлагаются тем несчастным, кого преследует забота о пристанище. Для тебя же невообразимо никакое пристанище. Алкоголь и желание отдают на произвол холода.
Монастырь мог бы вывести из игры, но однажды монахине нестерпимо захотелось раздвинуть ноги.
С одной стороны, поиски наслаждения малодушны. Они устремлены к успокоению, а желание, напротив, жаждет быть вечно неутоленным.
Призрак желания неизбежно обманчив. То, что выдает себя за желаемое, замаскировано. Рано или поздно маска спадает, и в этот миг разоблачаются страх, смерть и уничтожение бренного существа. На самом деле, ты стремишься к темноте, однако необходимо сделать крюк и полюбить приятные обличья. Обладание наслаждением, которое предвещают эти желанные обличья, вскоре сводится к обезоруживающему обладанию смертью. Но смертью нельзя обладать: она сама лишает обладания. Поэтому место сладострастия — это место разочарования. Разочарование — самая суть, последняя истина жизни. Без изнуряющего разочарования (в тот миг, когда нас оставляет мужество) ты не могла бы узнать, что жажда наслаждения есть разобладание смерти.
Поиски наслаждения — вовсе не малодушие, а самая передовая линия жизни, безрассудная смелость. Это уловка, которую мы используем для того, чтобы избежать ужаса утоления.
Несомненно, любовь — самая дальняя возможность. Бесконечные препятствия отнимают у любви страстное желание любить.
Желание и любовь смешиваются, любовь — это желание объекта в соответствии с полнотой желания.
Смысл безумной любви лишь в том, чтобы двигаться навстречу любви еще более безумной.
Требование любви таково: либо ее предмет ускользает от тебя, либо ты ускользаешь от него. Не избегай он тебя, ты избегла бы любви.
Любовники терзают друг друга. Оба жаждут страдать. Желание в них обязано желать невозможного. Иначе желание было бы утолено и угасло.
Учитывая, что желание стремится к неутоленности, полезно утолять его и растворяться в лоне несказанного счастья. В этот миг счастье становится условием приумножения желания, а утоление — источником его молодости.
V
Признай, наконец, кто ты есть. Как можно желать своего унижения, если ты обращаешься к другим, используя чужое обличье?
Ты могла бы соответствовать условностям и наслаждаться уважением униженных. Нетрудно было бы оценить в себе те стороны, благодаря которым ты трудилась бы над безграничной фальсификацией. Не имело бы значения, лжешь ли ты. Ты отвечала бы раболепным отношением на рабство большинства, лишая страсть существования. В таком положении ты стала бы мадам N…, и я услышал бы похвалы в твой адрес…
Тебе пришлось выбирать меж двумя путями: быть «рекомендованной» представителям человечества, основанного на отвращении к человеку, как одна из их числа, или же открыться свободе желаний, выходящих за общепринятые границы.
В первом случае ты поддалась бы усталости…
Но как забыть о твоей способности помещать в себя само бытие, тоже участвующее в игре? Оцени избыток крови, согревающей тебя под серым небом: долго ли смогла бы ты прятать его под платьем? Долго ли подавляла бы ты этот вопль исступления и чрезмерного сладострастия, который остальные свели бы к незначительным речам в угоду благопристойности? Разве, опьяненная стыдом, ты не была бы такой же чарующей, как нагота ночи?
Лишь невыносимая радость оттого, что снимаешь платье, соразмерна безграничности… где, как ты знаешь, ты заблудилась: эта безграничность тоже без платья, а твоя нагота, теряющаяся в ней, заурядна, точно покойник. Твоя нагота безгранично выставляет себя в ней напоказ: ты съеживаешься, терзаясь стыдом, и твоя непристойность безгранично вводит тебя в игру.
