Ангелы приходят и уходят - [19]

Он поехал в университет, успел до начала занятий сделать несколько полезных дел — например, договорился с Ярошевичем о сдаче «хвоста», — и весь день чинно просидел на всех, положенных по расписанию, лекциях и семинарах.

На последней «паре» студентов было совсем мало, большая часть уже разбежалась. Ковалев сел на самой верхотуре, один, но перед самым звонком рядом села Березкина — тихая задумчивая девочка, которая была знаменита тем, что записывала все лекции. Почерк у нее был разборчивый и перед сессиями ее конспекты рвали из рук.

Когда началась лекция, Березкина положила перед Ковалевым записку. Он прочитал: «Почему ты такой грустный?». Ковалев покосился на Березкину (она ниже склонилась над конспектом) и написал, перефразируя, кажется, Грибоедова, а может быть, и Лермонтова: «Я грустен, а не грустен кто ж?».

Березкина прочитала, покраснела и прикусила губу.

«Эх, глупая ты, Березкина! — подумал Ковалев. — Глаза ты себе этими конспектами испортишь!».

От нечего делать он тоже стал писать конспект.

«В настоящее время, — писал он, торопясь за лектором, — по некоторым отдельным характеристикам социалистическая система управления уступает капиталистической… Например, по техническим средствам управления, по методам получения и реализации управленческой информации. Чем же объяснить то, что социалистическая система в целом эффективнее, чем капиталистическая?..»

«Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Ковалев. — И чем же такое объяснить?» Но лектор не оправдал ожиданий. Дело, как он объявил, в глубинной сути, поскольку социалистическая система прогрессивная, а капиталистическая — регрессивная. «Ну, это ты загнул», — подумал Ковалев и потерял интерес к лекции.

Взгляд его упал на парту, исписанную несколькими поколениями студентов. Он стал читать:

«Чтобы дети соседа не походили на вас, пользуйтесь презервативами фирмы «Адидас»!».

Ковалев покосился на Березкину, прикрыл надпись тетрадью. Березкина почему-то отодвинулась.

Ковалев стал читать дальше.

«Минометчик, дай мне мину,

я ее в п… задвину,

а когда война начнется,

враг на мине подорвется!».

Ковалеву стало смешно. Он поглядел на Березкину и спросил шепотом:

— Ты что, обиделась?..

Березкина молча покачала головой. Щека у нее из бледно-матовой стала розовой.

— Не обижайся, Тамарка, — шепнул Ковалев и вздохнул. — Глупости все это.

— Что?.. — еле слышно спросила Березкина.

— Да все. Лекция эта, конспекты, жизнь наша дурацкая…

За огромными окнами аудитории уже начинало смеркаться, реял легкий снег, в густом синем воздухе отчетливо чернели ветви голых кленов. Лектор устало бормотал себе под нос, не глядя на аудиторию, а студенты занимались своими делами. Кто-то спал, кто-то жевал, кто-то читал, загородившись портфелем. Ковалев вдруг почувствовал острую жалость ко всем окружающим — к лектору, твердившему свои бессмертные формулы, к студентам, изнывавшим от безделья, к Березкиной, и даже — к одинокой мрачной вороне, заглядывавшей в окно с заснеженной ветки.

Он поглядел на Березкину. Пишет, бедная, старается — а зачем? Бессмысленно все.

— Слышь, Тамарка! — сказал Ковалев. — Ты не грусти. К лекциям надо относиться так, как они того заслуживают. Это к людям надо относиться внимательно. Личная жизнь куда важнее, а?

Березкина взглянула на него огромными серыми, слегка косящими глазами, ничего не сказала, отвернулась. Когда она снова стала писать, рука у нее слегка дрожала.

— Тамарка, ты чего?

— Ничего.

Она резко отодвинулась от него. Упал портфель и звякнул. Лектор даже не поднял головы.

Ковалев пожал плечами, стал дальше изучать наскальное творчество студентов.

«Стоят две бабы. Одна:

— Ты по любви отдалась, или за деньги?

Другая:

— Конечно, по любви. Три рубля разве деньги?»

Дальше следовал отрывок из «Руслана и Людмилы» про Голову. Потом рисунок Головы. Потом глупый мат. Потом объявление о знакомстве: «Группа мальчиков с физфака снимет группу девочек с филфака».

В перерыве Ковалев вышел покурить. В коридоре курил лектор — маленькие глазки за толстенными линзами очков, ярко-красная отвисшая нижняя губа, плечи и воротник пиджака осыпаны перхотью.

— Вы правда думаете, что социализм в целом эффективнее капитализма? — спросил Ковалев.

Лектор искоса посмотрел на Ковалева.

— В целом — да.

— А мне кажется, нет.

— Хм, — оживился лектор. — Ну вот допустим, что лучше: есть деньги, а купить нечего, но со временем будет, или денег нет, а витрины ломятся?

— Лучше, когда денег нет.

— Почему же? Товар-то когда-нибудь все равно появится.

— А если денег нет, их можно заработать, — сказал Ковалев. — Продать свою рабсилу. К тому же, учитывая наши очереди, товара можно и не дождаться.

— Хм! — сказал лектор. — Действительно, подумать тут есть над чем. Но рабсилу продать не так-то легко. В условиях конкуренции. Кризис, безработица. Человек предоставлен самому себе. Неплановая, анархическая система хозяйствования… Нет, вы не правы, вы подумайте!

Прозвенел звонок и Ковалев не успел сказать, что он уже подумал.

Березкина поднялась, пропуская Ковалева на его место, молча глядела прямо перед собой.

Второй час тянулся бесконечно долго, Ковалев вдруг подумал, что у входа его сейчас ждет Ирка, — и забеспокоился. Поминутно стал поглядывать на часы. Березкина посмотрела на него осуждающе.