Ангельские хроники - [41]

Облака, клубившиеся низко над горизонтом, начали окрашиваться красным, как комки ваты, пропитанные кровью.

– Если речь идет только о самопожертвовании, – начала Мура, но Гриша перебил ее:

– Эта девушка должна была бы быть лучшим из того, что породило человечество. В ней должно было бы быть сконцентрировано все самое благородное, самое отважное, что когда-либо делали, думали, чувствовали люди, и эта концентрация должна была бы быть столь велика, что Бог и правда вселился бы в нее, что он согласился бы зависеть от нее, подчиняться ей, быть ребенком у нее на руках. Да, он пошел бы на такой безумный риск, он заключил бы это абсурдное пари и выиграл бы его.

– А она? – спросила Мура.

Солнце скрылось за облаками и, невидимое, осенило их сияющим ореолом своих видимых лучей, украсив небо подобием короны белого золота. Все напряглось, наэлектризовалось, напружинилось. Ростов повис между двумя мирами, и никто не знал, который из них возобладает. Первый вечерний ветерок взъерошил березы и вязы, погасли трамвайные пути, в последний раз сверкнуло железнодорожное полотно, померкло золото куполов.

– Она? – откликнулся белогвардеец. – Вы только поймите правильно. Она стала бы Богоматерью, вовсе не согласившись взять Бога в сыновья, а совсем наоборот. На небесах на веки вечные уготован престол для Матери-Божьей-в-Человецех-Рожденной, и вот именно согласившись принять этот престол, она согласилась бы тем самым дать свою кровь Господу. Матерь Божья – это наша мать сыра земля. Матерь Божья – это микрокосм, это все люди, жаждущие обрести в себе Бога. Матерь Божья – это мир и царица мира, это Премудрость и Промысел Божий. Матерь Божья, Мура, – это все человечество. И самое прекрасное в этой истории то, что Господь создал человечество, способное воссоздать Его Самого. В противном случае, все это было бы неинтересно.

– Да, но она-то? – повторила Мура. – Она – эта обыкновенная девочка, как все…

– Эту обыкновенную девочку назовут Зерцалом Божественной Святости, Престолом Премудрости, Обителью Духа Святого, Таинственной Розой, Золотым Чертогом, Ковчегом Слоновой Кости, Утренней Звездой, Лилией, Ладаном, Миррой, Брачным Покоем, Огненной Колесницей, Вертоградом, Книгой, Крепостью, Столпом, Венцом, Дарохранительницей, Башней, Спасением, Исцелением, Заступницей, Женой Пречистой.

Гриша поднялся.

– Божья Матерь – это люди, – произнес он тоном, в котором слышалось какое-то желание, которого Мура не услыхала.

Она глядела на родной город, лежавший у ее ног, и вновь и вновь думала о прожитой в этом городе жизни. Сначала было счастье, скромное счастье в кругу дружной, веселой семьи, исповедовавшей добро. Затем – испытания. И она – лицом к лицу с этими испытаниями. Ей и в голову не приходило гордиться тем, что она делала. Да и что ей было делать еще? В ее боли за семью, за Ростов, за Россию не было горечи, как не было в ней и мелкого тщеславия. Просто и естественно сносила она людскую долю – страдать самому, стараясь облегчить страдания ближнего. Она думала о сестренке Сашутке, так гордившейся своим новым картонным ранцем, что это помогло ей позабыть о смерти отца и безумии матери; о братике Мишутке, который боялся засыпать, потому что каждую ночь ему снился огромный людоед весь в красном; об остальных ребятишках, уцепившихся за нее, как потерпевшие кораблекрушение цепляются за бревно, и почувствовала, как в ней, ни разу в жизни не подумавшей о мужчине как о мужчине, растет и ширится материнское чувство. Да, ей показалось, что это она родила, оставшись непорочной, всех своих братьев и сестер, всю свою семью, а может быть, и Ростов, и всю Россию. Но стать матерью всего мира? Матерью Бога? Сварога? Нет.

Она тихо покачала головой:

– Я бы не смогла, – проговорила она. – Я всего лишь русская девушка, которая делает, что может.

Глаза юноши блеснули почти угрожающе.

– Берегись, – сказал он. – Самоуничижение паче гордости.

Они надолго замолчали, словно боясь нарушить создавшееся равновесие. Вдруг в наступивших сумерках на окраине города стали один за другим вырастать огненные столбы, а под ногами у них отверзлись огромные воронки. Взрывы сотрясли землю, и железный дождь застучал по разлетающимся под его ударами крышам. Отскакивая от стен, завизжали осколки снарядов. Снова застучали пулеметы, теперь уже гораздо ближе, чем раньше. Сорванная пулеметными очередями листва золотым дождем медленно опускалась на землю. Внезапно снизу из долины донесся крик. На поверхности земли показались ряды маленьких зеленоватых, словно игрушечных, человечков с ружьями в руках, и последний луч солнца посеребрил их штыки. Они отважно бежали вперед, слышно было их бравое «ура», казавшееся смешным на таком расстоянии, но страшное для тех, кого они атаковали. На переднем фланге раскрыла крылышки и застыла, как на булавке, красная бабочка – их знамя.

– Прощай, – сказала Мура.

Гриша отошел на пару шагов, вернулся, снял с шеи Перуна и отдал его остолбеневшей от удивления Муре. Затем зашагал прочь. Он спускался по крутому склону прямо, не разбирая дороги.

Наступавшие, остановленные огнем оборонявшихся, занявших позицию в зарослях ивняка, попадали на землю и, выстроив наскоро укрепление из своих же убитых, открыли ответный огонь. Оборонявшиеся отвечали им из-за ив. Над жнивьем ежесекундно пролетали сотни пуль.