Ангелоиды сумерек - [94]

Криптомерия Сэлви (повторюсь, название условное) каждый год поднимала стропила своей кровли примерно на метр и ныне представляла собой величественное строение с колоннами. В центре него было нечто вроде изысканного дамского будуара, Вход в виде узкой щели имел как бы отполированные края, внутри него постепенно скапливалась изящная мебель и наряды удивительной красоты.

Хельмут был нетленен, как и его двоякий чёрно-красный дафлкот, плащ или там куртка. Когда этому удивлялись, говорил:

– Без меня никак обойтись невозможно. Присутствие Царя-Палача в игре мироздания означает потенциальную возможность нарушить установления, особенно такие, что кажутся незыблемыми. Катализатор дерзости.

– Не устрашения? – сопротивлялся кое-кто этой максиме.

– И этого тоже, хотя меньше. Но тот, кому на роду написано изменить – не устрашится.

– А что, от нас непременно требуется всё менять и рушить?

На этих словах Хельм показывал оборотную сторону одежды – какую, зависело от того, что он выбрал в качестве лицевой, – и говорил:

– Рушить, вопреки устоявшемуся мнению, труднее, чем строить. Ибо новое норовит вписать себя в старую структуру и подчиниться ей. Для того нужна отвага особого рода. Такая, которую запрет и возможное наказание лишь подогревают. Даже подстрекают.

Он держал себя буквально членом нашей семьи «не стареющих, лишь взрослеющих» – даже, с нашего согласия, отгородил себе каморку в «Морёном Доме», как все мы его называли. Поначалу я опасался, что Хельм, по своей привычке, загромоздит свою половину всякой музейностью, но у него либо начисто отшибло к ней тягу, либо главный склад обретался где-то в ужасно потайном месте. Какие-то его вещички из особо редких наверняка всплыли у моей дочери: особенно я грешил на смирнский ковёр два на два метра с таким пышным ворсом, что несведущий мог заблудиться в нём, как в окружающем её лесу.

А в нашей конуре единственным украшением было пламя очага – и ещё книги вдоль всех стен и внутри всех сундуков.

Однажды я откопал в одном из них стопку разрозненных журналов «National Geografic», перемешанных с выпусками «Вокруг Света», причём один был вообще дореволюционным. Бумага, желтоватая или белая, осыпалась по краям одинаково, но высокая печать, офсет, гравюры, фото и цветные иллюстрации казались нетленными – так были хороши.

И я зачитался.

Это было в сотни раз увлекательнее любой фантастики – так различны были климатические и природные зоны и человеческие сообщества. (я постоянно замечал, что культура любой планеты – даже моей любимой Планеты Зима – описывается как более-менее гомогенная.)

– Не уверен, что мы такое сохранили, – сказал я однажды, показав Хельму фотографию дагомейских амазонок в полном военном уборе. – В Великом Одуванчике спрятаны в основном материальные ценности.

– Многое из подобного потеряли уже сами люди, – задумчиво ответил он. – Променяли то, что внизу, на то, что вверху. Земля для них была этаким лысым бильярдным шаром в пирамиде галактик. Надо же – мечтали о космосе, а вокруг нас и под нашими ногами был космос не меньший.

– Ты говоришь о подземном царстве? Пещеры, лабиринты, озёра…

– И о нём тоже. Вотчина спелеологов, туристов и кое-каких любителей риска. Но в ещё большей степени о морях, где человек не мог жить – только скрёбся по дну своими детекторами и спектрографами. И ещё электрокабеля туда плюхнул. Не говорю уж о мусоре! Острова, чистые – тьфу, грязные – острова в океане. До сих пор так и норовят причалить к берегу. Иной мир, знал я – и знали мы все. Со своими горными хребтами, простирающимися вдоль всех океанов, мощными течениями помимо знаменитого Гольфстрима и бурями. С жизнью, не подчиняющейся даже и сумрам, не говоря о былом человечестве.

Как ни странно, обо всём этом стал размышлять – и весьма бурно – не один я. Сэлви, которую обстоятельства держали на коротком поводке, но позволяли обладать неизмеримо большим объёмом информации, проведала про журналы и силой захватила всю стопку. Книги она любила, но относилась к ним с чрезмерным благоговением…

Опять же вредоносная пыль. По моему мнению, это была совершеннейшая чепуха – кому, как не созданию из ожившей целлюлозы, терпеть бумажную и заодно тряпочную труху. Тревог моей супруги я не понимал – хотя лишь подобных этой. Когда в доме постоянно толкутся одинаково молодые на вид тётки и дядья, отцы, матери, дочери и сыновья, – это слегка напрягает и после нескольких десятков лет такой жизни. Даже если людей как таковых, с их представлениями о возрасте, уже нет как класса: одни их продвинутые потомки.

Так, немного вяло, но по большей части полноводно, протекала наша жизнь. Создание и взращение утопии – занятие не очень увлекательное, вопреки мнениям, высказываемым в книгах. Тем более когда ты подозреваешь, что этим руководит некто свыше… в буквальном смысле слова.

Сумеречники исправно приводили планету в порядок, изобретали новые моющие и чистящие средства, воспитывали детей и обучали взрослых. Казалось, мы близки к тому, чтобы стать единым разумом…

А потом все наши свершения оказались на грани очевидного краха.

Нет, вначале начали происходить некие по внешнему виду несообразности.