Ангелоиды сумерек - [58]

И еще я понял, что прадед с самого рождения пытался помочь гениальному правнуку и спасти его от преследований и ранней смерти. Что изгой и отверженный часто стремится стать благодетелем для тех, кто его гнал, но на самых высотах почёта всегда остается прежним парией. Ни одна девушка на выданье не пожелала бы выйти за Белого по доброй воле, а насиловать ему не позволяла гордость. Да и не нужна была ему одна из многих, вот в чем дело. Только такая, чтобы из ряда вон.

– Хельм, я понял. Мы смотрим их, потому что в самом начале они захотели посмотреть нас.

«Смотреть» тут означало «ловить и поймать». Он понял.

– Им самим любопытно, что за диковинка произросла из наших глин, – ответил он, располагаясь у печной дверцы на корточках и подкидывая полешки. – Вот пускай и любуются всласть на ту Лилит.

А я… Я с какой-то надеждой вспоминал, как Абсаль рассуждала о своём внутреннем женском устройстве.

– Брось. Так сразу ни он на приступ не пойдёт, ни она отбивать атаки не примется, – негромко сказал Хельм. – Порядочные оба аж досмерти. Невеста ведь – сакральный статус. До самой первой ночи должна быть не нарушена – ребенок, зачатый девой, именно это и значит.

Интересно, как тут сватовство проходит и обручение… Что то не верилось мне в здешнюю патриархальность.

– Я думаю, отцу дадут обсудить эти вопросы с дочерью, – наконец ответил я с некоторым нажимом.

Оба мы знали, что Хельм всегда пытался до меня донести: лишь то становится твоим по праву, на что ты это право заявляешь. Ни Бет, ни Мария, ни теперь Абсаль не видели от меня ничего, кроме уклонений от ожидаемого. Даже мой сын произошёл скорее по воле высших сил.

– Ты как, Анди, пить или там есть не желаешь? – спросил он в ответ. – Я пока тоже. Подзаточить мой цвайхандер, что ли, – он пока всем хорош, но лишняя ласка еще никому не мешала.

Обнажил свой меч, что стоял у стены, достал из заплечного мешка точило и принялся оглаживать лезвия по очереди.

Мы, сумры, ничего не делаем зря. Всякое лыко в строку, ни один намёк не напрасен, и любое деяние ведёт за собой десяток последствий.

Только я один здесь понимал, что старинный палаческий меч откован из «живого железа», то есть такого, которому принесли жертву. Причем не однажды: мастер резал себе руку и лил свою кровь в расплав, когда слиток, заготовку для клинка, проковывали, супруга мастера или другая женщина из его семьи должна была брызнуть на нее молоком из грудей, остроту же проверяли на разбойнике, пленнике или казнимом. Такой меч продолжал насыщаться всю дальнейшую жизнь, пока не преодолевал некий опасный предел…

И, как не однажды намекал Хельмут, этот предел был давно пройден.

– Они похожи, – проговорил мой друг сквозь яростный визг точильного камня. – Лейтэ и Дженгиль. Это сходство – самое главное в парне. Бьюсь о заклад – таким его предок сотворил.

– А-а, – промямлил я безразлично. На самом деле тут как раз и началось самое интересное.

– Устал я, – внезапно проговорил Хельм. – Ты не сменишь? Такая работа тебе легко должна даваться.

Я перенял у него из рук оба предмета и коснулся одни другого. Священнодействие…

Вот именно.

Доуходзи знал, что ради сохранения своего рода отваживается на невозможное, и действовал из чувства противоречия, причем интуиция у него была буквально гениальная. В качестве дитяти Сумерек его правнук был безнадёжен. От того зла, что причиняло ему открытое солнце, не находилось уже никакого лекарства.

– И тогда он совершил двойное кощунство, – говорил со мной Хельм через стального посредника. – Скрестил золото сначала с деревом из Вечных и лишь потом – с такими крошечными плотскими существами. Да, бактериями. Есть такие, что едят гниющее дерево, есть те, что выделяют металл. И есть – что внедряются в чужую оболочку, поскольку не имеют своей, и задают свой ритм иным существам. Вирусы командуют клеткам, мельчайшие создания объединяются в колонию, и если их подружить с хозяином, они начинают работать в нем: не на пагубу, а на благо. Мёртвый металл – не одно только золото, вовсе нет – подчиняется живому и начинает с ним сотрудничать. Оттого не происходит отторжения ничего инородного.

– Золото? – спросил я вслух. – Почему?

– Ты же видел, на что этот Дженгиль похож. А, почему Доуходзи взял самое драгоценное? Я тебе сейчас уже ответил. Добавлю: ни окислов наружи, ни ржави изнутри, самое мягкое и пластичное. Прокатать можно до толщины нервного волокна.

И постепенно заменить это волокно качественно другим материалом, развивал я в себе тему. Материалом, по некоей причине проводящим импульсы на порядок быстрее, чем обе его составляющие. Это произойдет само по себе, едва начавшись. Потом последуют замены тех внутренних органов, что уже достаточно износились. Потом приживление того, что называется датчиками информации, – ибо даже с прибавлением оживших металлов натуральные глаза, зубы, обонятельные сенсоры и голосовые связки и барабанные перепонки не удовлетворяют ни отца, ни сына. Оттого и светятся они живой сталью, и вибрируют, как виолончельная струна… а что еще?

Я подбирал слова кое-как, стремясь вывести из себя наружу эти поразительные вещи, чтобы разглядеть со стороны.