Ангелоиды сумерек - [32]

– Так, значит, гранаты в самом деле бывают голубыми? – спросил я. – Классики не врали?

– Природные – это как на них посмотреть. Но не так давно люди выучились окрашивать искусственные гранаты оксидом кобальта. Получаются красивые небесно-голубые камни.

«Но в таких не может быть памяти, – сказал я Марии. – Прав я?»

Женщины со значением переглянулись. Неужели обе они умели читать мысли? От Асии не шло никаких сумеречных эманаций. Хотя разве люди и сумры – не от одного корня?

– Не нужно ни показывать нам заготовки, ни смотреть вещицу, что я взяла как оправдание визита, – сказала Мари. – Дама Асия, принесите ту коробку с самыми разными гранатами, в которой я копалась. Лишь бы среди них не было примеси иных камней. И пусть Пабло закроет глаза и выберет среди них свой.

Снова меня взялись натаскивать, подумал я так скрытно, что женщины вроде как ничего не заподозрили. – И обучать. С чего я так поддаюсь девочке, если сама она… А уж лекция была – прямо поэма в прозе. Остряки эти геологи – такие названия придумывать. Лейкозокуляр какой-то…

В этот самый миг явился ларчик – именно такой, как я представил себе из той повестушки. С высокой, шатром, крышкой и россыпью блестяшек внутри.

Потом мне завязали глаза (сразу вспомнился Хельмутов платок из фуляра) и сунули правую руку внутрь.

Самоцветы не излучали, как книги. Это было скорее как оплотненная музыка, ее теплый аромат, может быть, дурман. Или калейдоскоп образов, который я ощущал под рукой – клубки нитей, цепочки искр, что разматывались и уносились вдаль по своим сложным траекториям.

Ощущал – но не проникал внутрь. Они таились от меня, эти камни.

Однако я всё сильней чувствовал, что под моими пальцами нечто переливается, как опал или александрит – изнутри наружу. Переполняет свой сосуд через край и выплескивается. И что уже есть центр этих движений – то, что не излучает, а впитывает.

И когда я нащупал его, я это вынул. Зажал в пальцах – крошечное и жгучее.

Женщины удовлетворенно рассмеялись. Кто-то из них стащил повязку, и перед моими освобожденными глазами, в моей протянутой руке сверкал слиток чистейшей синевы – размером с горошину, но такой яркий, что заполнял собой всю комнату.

– Голубой карбункул, – произнесла Асия с благоговением. – Его цвет меняется и густеет в полутьме, когда его пустота вбирает в себя чужую наполненность. Однако на сей раз он превзошёл самого себя.

Пока отдайте его мне, риттер Пабло. Рисунок для оправы кольца я подберу легко. Белое золото, наверное? Для тёмного серебра или чёрного железа вы слишком молоды.

Я понял из ее слов, что чем более уважаем Сумрачник, тем более простой металл идёт на его ритуальные знаки.

– Так это самодельный камешек? – спросил я Марию, когда мы бодро поспешали домой. – Пересотворённый?

– Как и ты сам, – ответила она. – Потому-то мы с посестрой так и радовались. Ты выбрал достойный амулет и славную судьбу.

– Посестра?

– Названая сестра. Мы с ней подружки и ровесницы: обеим хорошо за сорок. Только я еще девчонка, а она уже вдова. Весьма уважаемая.

На это я так ничего и не смог ответить. Слишком удивителен был тот потайной мир, куда меня ненароком занесло из моей погибельной вселенной.

– Я совершал над тобой обряд раскрытия силы, только пожёстче обыкновенного, – сказал Хельмут, разглядывая моё кольцо. – Как над теми Древними, кто чувствовал себя жутким грешником. Сплошная импровизация, однако. – Только твоя Мари уж так импровизирует с ритуалом утверждения в этой самой силе… Хотя и ты необычный. И результаты неожиданные. И само колечко.

По ободу последнего были вырезаны объемные фигурки людей, зверей и птиц, которые, соединив руки, лапы и крылья, заплетались в причудливый хоровод. Зеленовато-голубой кабошон был высоко поднят на этой толпой и зажат как бы в клюве гигантской птицы, отчего находился в тени. Оправа позволяла угадать краешек глаза, но сам Симург пребывал лишь в воображении того, кто смотрел на перстень.

– Хельм, а кто такой Симург?

– Иоганн объяснял. Вроде такая птица, что состоит из тридцати разных. Крылатый царь мира, в общем, и соединённая разумность.

Да, теперь я понял или вспомнил. Знание этого стояло неподалёку от меня – родильный браслет Беттины также использовал похожую символику и был не менее красив. Я удивлялся, как быстро дама Асия с ее прислужниками задумали и выполнили такую тонкую работу. Цвета малых гранатов как бы непрерывно перетекали один в другой, отражаясь в центральном камне и принимая в себя его багрянец, чернь змеилась по тусклому, будто старинному серебру, широкий обруч изображал виноградную лозу, где еле проклюнувшиеся почки казались чешуями. Кисть Беттины с неким трудом проделась в оберег. Мне сказали, что когда она родит, браслет сломают и переплавят, а камни используют на украшение другой женщины.

– Жалко, – сказал я. – Это суеверие такое?

– Суеверия тоже возникают не на пустом месте, – ответила мне Делия, матушка Марии. – Опасные для плода эманации копятся внутри камней и меняют структуру металла, их приходится распылять. Ну ничего, за два года Беттине самой надоест красоваться в одном и том же.

– Два года? – я ужаснулся.