Ангелоиды сумерек - [20]

– Давай рискнём, – сказал я, отодвинув от себя еле початую кружку с яблочным сидром. – Как здесь положено – я сам должен заявить или ты? Или третий кто-то?

– Они уже узнали, – кивнул Хельм. – За секунду до того, как это дошло до твоих губ.

– А когда можно?

– Да хотя бы и сейчас. Завещание писать будешь?

– Бессеребреник вроде, – я принял его слова за шутку.

– Ну, вообще-то во время обряда не всегда память отшибает, – сказал он. – А саму жизнь – и того реже. Опять-таки барахлишка у тебя было немного, разве что квартира, и та по договору найма. Но ты не думай, Сумры вообще всю юридическую и прочую судейскую подноготную в машинку заправили. Для порядка.

– Чтобы информация пережила своего владельца?

– Да нет, скорее по принципу «кабы чего не вышло», – Хельм снова усмехнулся. – Зачем обижать тех, кто изволил выжить после процедуры?

Он поднялся.

– Ты как, пустой, Анди? – спросил он. – Я видел, сегодня ты даже ради показухи не пил, нюхал только.

Потом он привёл меня к Волкам и коротко сказал:

– Он дозрел. Мне вести или вы одни справитесь?

– Ждём пятого или случаю оставим, как решите? – вместо ответа спросил всех Вольф Иоганн.

– Случай пристойнее, – отозвался Гарри, и мы, включая Хельмута и отчего-то меня самого, согласно закивали.

– Тогда идём как есть. Кнехта потом удалим.

Я давно убедился, что архивом для лепестков информации служили все семь «магических» комнат, которые по сей причине и умели превращаться и подстраиваться под ситуацию, пряча свое содержимое. Поэтому немного удивился, когда меня препроводили в пыточную, что с того первого раза никак не изменилась.

– Не тревожься о пустяках. Волчатки всё предусмотрели, – негромко предупредил Хельм. – Раздевайся и ложись на станок. Хм, плавки можешь и оставить, однако. Дамы.

– Друг, я боюсь быть навязчивым, – проговорил я, карабкаясь на лежачую дыбу. – Не объяснишь? Как-то не так я всё представлял.

– Уж это ясно, – сказал он, распяливая меня, как лягушку, меж двух пар браслетов, ручных и ножных, и вращая покрытые шпеньками валики вверху и внизу одра, отчего мои жилы слегка натянулись. Заодно он что-то такое сотворил с моими косами, поэтому я никак не мог повернуть голову. – Иоганн говорит, что люди весь свой мир истолковывают наперекосяк, а уж кому знать, как не ему.

– Тошно вроде как.

– Это для того, чтобы ты хоть немного отвлекся от предстоящего, – объяснил он. – И не потерял окончательной связи с этой вселенной.

Ободряюще кивнул, подхватил мою одежку, дафлы удалой четверки. И удалился, туго захлопнув за собой дверь.

Волки подошли ко мне – чёрные свитера, чёрные брюки. Молча стали рядом: Иоганн в головах, Гарри и Амадей по бокам, Беттина в ногах. Нет, никаких клыков и никаких погрызов. Только поцелуи: в основание шеи, во впадины с обратной стороны локтя и в пах. Но прежде чем меня конкретно приплюснуло к дереву и приковало покрепче всяких цепей, я успел увидеть, как из каждого рта выступает широкое жало или хоботок наподобие пчелиного.

Сразу стало горячо и немного щекотно. Потом чуть отпустило, и начались видения…

Исток реки, что пробивается через камни и мох, бурливый ручей среди скал, что принимает в себя и сплетается с десятками других таких же, неторопливая полноводная река, Гольфстрим в мировом океане. Мириады ярко-алых и бледно-золотых рыбок зарождались и играли во мне, стремясь к устью, к слиянию с иными водами, к растворению….

Тут оно меня настигло и раздёрнуло на нитки.

Метафизическая грязь и запредельная боль стоящего на краю.

Меня не стало. Верней, от меня сохранилась лишь кроха, что осознавала своё грядущее небытие и в отчаянии вопила от этого.

А насмешливый голос, знакомый мне по прежним авантюрам, всё наговаривал в несуществующее ухо:

– Человеку не дают воспринять мир как он есть, с первых дней надевая на него шоры чужого восприятия, а потом еще и наращивая их. Это необходимо, иначе знакомство со средой обитания обернется шоком. Хотя отчего это? Грудные дети не знают, чего в мире надо бояться. Они попросту и тотально им возмущены.

Культура строится как система отношений, и неважно, правда они или ложь. Совершенно так же обстоят дела со словами. Границы определены, пути проложены. Хаос организуется в порядок.

Совершенно так же человек поступает с собой. Определяет, кем бы он хотел казаться, а не быть, что такое «быть» для его личного «я», а не что такое само это «я».

А что сие убивает саму жизнь…

Это ему без разницы.

Оттого человек до усрачки боится увидеть мир истинный – для него это ужас в самом чистом виде, вызывающий тотальное неприятие. Ужас и мерзость…

– Резонерствовать на пустом месте – нехитрая штука, – отвечал ему мелодичный басок. – А если жучок никак не может без экзоскелета? Слизняк – без ракушки? Человек – без идеалов?

– Коллективных и общественно признанных, – добавил первый собеседник самым стёбным тоном. – Всяк пророк знай свой шесток. Каждый из них послан к своему народу и строит для него келейную утопию – эталоном коей служит он сам. Но ведь любой человек и любая конфессия стремится к универсальности и космичности! А потому сия зараза накрывает и тех, кто воспитан в иной культуре и оттого неспособен понять урок правильно.