Ангелоиды сумерек - [2]

Пока я въезжал в ситуацию, капюшон слетел с дивной белокурой головки, пышные локоны рассыпались по плечам, и ангелица повторила:

– Я кого спрашиваю. Ты как сдохнуть предпочтёшь – прямо сразу или с чувством, с толком, с расстановкой? Что тебе дорого – процесс, едри тебя в качель, или результат?

– Процесс, куршевель долбаная! – рявкнул я из последних сил в бледно-голубые оченята. От этого почти конченый косяк сорвался с губы и шлёпнулся прямо в лужу, где его настиг и расплющил каблук низкого полусапожка.

– А, ну тогда давай поднимайся из своего… гм…праха, руки замком – и цепляй меня за шею.

Как ни дивился я сам себе, но всё это проделал. Наверное, с гипноза и передоза. Утвердил себя на полужидких подставках, навалился на даму и повис у нее на шее.

– Ну и запашок от тебя. Не человек, а какая-то дыра в неисправной канализации. Ты что, ел?

Меня немножко удивила такая постановка вопроса. Естественно, госпитальный кондёр только на то и годится, чтобы высрать наружу все кишки. Так что теперь – вообще не питаться?

– А ты откуда такая за́еда?

– Последовательница матери Терезы, однако, – фыркнула она.

– Они чего, все такие сволочи?

– Теперь да. Потребляют в жидком состоянии то, что вы – в твердом. В смысле – пьют то, что люди кушают. Водку, например.

На это я не сумел ответить – потому что меня перекантовали за спину и резво поволокли прочь. Густые волосы цвета засахаренного липового мёда лезли мне прямо в глаза и нос и пахли так же, как смотрелись, – офигенно. Сначала, как помню, я кротко удивлялся, откуда у девчонки такая сила и такое лошадиное здоровье, потом – отчего редкие прохожие не замечают в нас ничего странного. Как и в рухнувших витринах, внутри коих оптимистично шарились мелкие бандюганы. Крупные давно монополизировали топливную и пищевую промышленность, однако держались в тени, как и я до сих пор.

А сейчас я и вообще вырубился напрочь.

Очнулся от хора звонких голосов и оттого, что мне вроде как пытались проткнуть горло чем-то острым. Потом некий холодный огонь пробежал по всем жилкам и ударил в грудину изнутри, отчего я снова чуть не сдох, но кое-как оклемался.

Выпрямился на своём лежбище – и немного удивился: кто-то не просто отмыл меня до блеска, будто хрустальный фужер, но и напялил нечто вроде белого пижамного савана. На ноги было наброшено тощее байковое одеяльце, тоже практически белое. А поперек туловища… фу ты ну ты… шёл стальной пояс с кожаной подкладкой. Толстенная цепь соединяла его с кольцом, вмурованным в каменную стенку большого зала. Вверху был свод, как в старинном бомбоубежище, еле видный в каком-то моргающем свете, сбоку – огромный зарешеченный камин с мраморной доской, а внизу – неплохой дубовый паркет и эмалированный тазик на нём: наверное, чтобы опрастываться и блевать.

Далеко за пределами моей досягаемости за мной наблюдала троица каких-то типов в таких же точно бежевых дафлкотах, как девчонка, но вроде как мужчин. Старшего, коротко стриженного и с величавой осанкой, я на глазок определил как чинушу и небожителя. Средний, темноглазый романтик в черных кудрях, что вились крутым штопором, словно у бывшего тифозника, навскидку получил от меня имя «Красавчик Брумель». Ну а самый младший, с пудреной косицей и оловянными глазками на постной роже, который громче всех подхихикивал непонятно чему, был явным аспидом, а вдобавок к тому еще и вылитой ехидной.

– Homo, homo uber alles, – мелодично пропел этот третий и, заметив, что за ними наблюдают, с хитрецой мне подмигнул.

Потом мужики переглянулись между собой и удалились, не знаю куда. Но вполне пристойно – через дверь.

«Хорошо структурированный бред, – меланхолически подумал я. – Что-то со мной вчера случилось. Интересно, почему я до сих пор живой? Глюки, что ли? Вот набьёшь в косяк непонятно чего… Не зря, видно, говорили, что чаем „липтон“ всякие интернированные личности укуривались еще во вторую мировую. Причём запашок от него был самый отвратный и въедливый на редкость. Да что говорить – одним шалфеем от него спасаешься».

Тут мои возвышенные размышления прервал уютного вида дядька лет на вид сорока-сорока пяти, который принес охапку дров и с грохотом свалил ее у камина.

– Оклемался, чудик? Ну, добро, – сказал он. – А то я всё беспокоился, знаешь. Сейчас мал-мала разгорится, так я тебя еще и вчерашней похлёбкой накормлю. Гороховая с рулькой и чесночком, для себя лично варил. Прочие-то не емши живут, – он кивнул в сторону выхода.

Голос у него вполне соответствовал внешности – этакий располагающий к себе басок.

– Спасибо, я вроде как сыт, – вежливо отозвался я.

– Ничего, это со вчерашнего. Ломало тебя просто жуть как. Вон Вульфы и устроили тебе срочное вливание, а оно… Ладно, я им обещал тебя особо не напрягать. Как звать, кстати?

– Андреем, – ответил я.

– То-то Волк Амадей всё хихикал насчет того, что их Диоген, наконец, отыскал человека. Беттина, имею в виду. И тебя, ясное дело. Ты вообще-то в курсе, что твое имя значит человек, андрос по-гречески?

– Мужчина.

– Точно. Бетти, уж верно, хоть и баба, но не человек, хотя пока не волк.

– Волк?

– Ага. Они тут всех своих на волчий манер кличут. Иоганн Вольфганг, Вольфганг Амадей и Гарри. Этого прозвали в честь Степняка.