Ангелофрения - [9]

Роланд может отправиться в Северную или Южную Америку. «Тион» осилит перелет через океан. А может – в Ниппон. Или же в Сингапур. А может – за полярный круг.

Перед Роландом лежит множество дорог. Каждая из них сулит долгое и опасное путешествие.

А ей останется только ждать и надеяться на лучшее.

Но это нетерпение, эта страсть – усмиренная, загнанная в глубину сердца – не даст покоя. Беспокойство не отпустит, пока не пролетят три года, которыми их наказал Матвей Эльвен.

Пролетят? Скорее, проползут с черепашьей скоростью.

И она с большим удовольствием разделила бы с Роландом эти дороги, опасности и тяготы путешествия, чем осталась в доме, облицованном розовым мрамором, с садом, в котором даже по ночам бродят неугомонные павлины. Лучше рев ветра, царящего на высоте, чем неспешные беседы под перезвон столовых приборов. Лучше крепкая палуба дирижабля под ногами, чем скользкий от воска паркет. Лучше удобный дорожный костюм, чем пышные турнюры или кринолины с каркасами из стальной проволоки и китового уса.

И тогда она поняла, что тяготы ожидания – не для нее. Дороги – воздушные ли, наземные или морские – гораздо притягательней, чем бесцельное времяпрепровождение в стенах дядиного дома, таких крепких и таких надежных.

Течение мыслей постепенно становилось сумбурнее, как это бывает на зыбкой границе между сном и явью. Последующее не цеплялось за предыдущее.

…Она сидела на скамье посреди пыльного и скудно освещенного помещения, похожего на склеп. На ее коленях лежала открытая книга – тяжелый фолиант с обложкой, сплетенной из металлических полос. На потертых пергаментных страницах каллиграфическим почерком были выведены имена. «Павел Эльвен, Андрей Эльвен, Матвей Эльвен, Эмили Эльвен», – прочитала Магдалина и торопливо перевернула лист, а затем – еще один и еще… Список был невообразимо велик. Порой попадались знакомые имена – Птанифер, Александр Козловский, – но в основном перечислялись те, о ком она никогда раньше не слышала. Магдалина рассеянно пролистала книгу дальше; то, что имя покойного отца записано на одной странице с именами живых и здоровых родственников из Мемфиса, наполняло ее смутной тревогой. В глубине души она догадывалась, что это было сродни видению растерзанного ангела, и также предвещало неминуемую беду.

Затем на страницу пала тень, Магдалина подняла голову и увидела, что склеп наполняется людьми. Они заходили безмолвно. Быстро и деловито выстраивались в шеренги, как солдаты, методично заполняя все свободное пространство. Мелькнула борода дяди Матвея, темное платье матушки Птанифер. Толпа обступила Магдалину, из-за тесноты и запаха цвеля, который принесли с собой эти люди, стало невозможно дышать.

Магдалина рванулась в ту сторону, где, как она полагала, была дверь. Изо всех сил рванулась. Сквозь безмолвные шеренги. Страстно желая выбраться к дневному свету.

И сразу же оказалась на лестнице, что вела на борт «Тиона», пришвартованного к причальной башне. Но одна из верхних ступеней рассыпалась в прах, и Магдалина сорвалась с высоты, раскинув руки. А навстречу ей метнулись присыпанные рыжим песком бетонные плиты…

Она проснулась, ощущая, что дрожит всем телом.

Что-то было не так. И дело не только в ее расстроенных чувствах.

Медная люстра тихонько позвякивала. Ее похожая на ската тень перемещалась по потолку с регулярностью часового маятника. Над заключенным в стекло городом бушевала снежная буря, словно кто-то с силой встряхнул шар. В саду испуганно горланили павлины. Во всем квартале тявкали, подвывая, псы. А с запада доносился сиплый вой пустынных шакалов.

Магдалина рывком села.

Пол приятно холодил горячие ступни. А еще он мелко дрожал, словно палуба набирающего ход дирижабля. В доме что-то упало, зазвенело стекло. Послышались торопливые шаги и приглушенные голоса.

Магдалина подошла к окну, выглянула в сад. Кроны пальм вздрагивали, точно их кто-то раскачивал. Павлины сбились кучей на поляне, окруженной сандаловыми деревьями.

Над Мемфисом разливалось синеватое свечение газовых фонарей. Над усеченной пирамидой храма Пта, а ныне Музея древностей Старого и Нового Царства скользили лучи прожекторов. Высоко в небе плыл, сверкая навигационными огнями, тяжелый дирижабль. Луч света скользнул по его оболочке, и Магдалина облегченно вздохнула: нет, не «Тион».

За дверью зазвучали голоса Каина и Адама. Младшие кузены возвращались, громко шлепая босыми ногами по паркету, в свою комнату.

– Я тоже подумал сначала, что это рассвет, – деловито рассуждал Каин. – Но солнце не встает на юге.

– Хм, – не менее серьезно протянул Адам. – А может, это горит Ахетатон?

– С чего бы ему гореть? – скептически спросил Каин.

– А если нубийцы напали? – понизив голос, предположил Адам.

– Ты еще скажи – ифриты из пустыни…

Магдалина накинула на ночную рубашку пеньюар, наскоро завязала поясок и толкнула дверь.

Коридор был наполнен живым, осязаемым сумраком. Он клубился, словно угольный дым, огибая островки света, в центре которых мерцали свечи в канделябрах. Сумрак настойчиво шептал Магдалине на уши что-то непонятное, но, несомненно, очень важное. Пахло теплым воском и тревогой.