Ангел страха. Сборник рассказов - [56]

Она покрыла столик беленькой салфеткой, потом пошла долго ходила и принесла серебряный образок с золотым венчиком без киота и поставила его на столе, прислонив к ширме. Потом принесла лампадку. Лампадка была зелененькая и, когда она ее зажгла, от нее стал падать бледный и ласковый зеленый свет.

«И эта зелененькая лампадка, и этот свет, и эта тихая радость, которая распространяется от этого света, и все, и есть моя теперешняя правда», — думал Гуляев.

За ширмой раздались громкие мужские шаги. Вошел дежурный доктор. Он пощупал пульс и спросил сочувственным голосом:

— Вы желаете причаститься?

Гуляев утвердительно опустил веки.

И ему казалось, что и сиделка, и доктор прониклись сознанием важности принятого им решения. Они постоянно были около смерти, и потому у них был другой масштаб, чтобы судить о вещах, чем у всех остальных людей.

— Мы обыкновенно относимся с насмешкой к священнику, — думал Гуляев. — Это оттого, что мы не понимаем, что такое священник, зачем священник. Его место на границе нашей жизни, и тогда делается все понятным, вот как сейчас. И все странное тогда, не может казаться странным теперь: и одежда, и обряд, и даже церковные догматы, потому что все это теперь имеет свой нужный и особенный смысл. И доктор, хотя он здоровый и образованный человек, это хорошо понимает, и не может не понимать, и оттого он так сейчас серьезен.

— …Скоро ли? — беззвучно спрашивал губами и глазами Гуляев сиделку каждые пять минут, потому что боялся, что не дождется прихода священника и с ним случится то ужасное, что неминуемо его теперь ждало.

— Очень даже скоро, — отвечала она, видимо волнуясь за него сама и беспрестанно прислушиваясь. — Батюшка, наверное, одеваются… Вот и все также завсегда беспокоятся, как вы… думают: не дождутся. А завсегда дожидаются.

— Завсегда? — спросил он с детскою верою глазами.

— Ну конечно же… Как же иначе… А вот и батюшка.

Кто-то шел по коридору скрипучим, шаркающим шагом.

Сиделка вышла.

— Где болящий? — спросил мягкий, дрожащий голос священника.

Сиделка что-то объяснила.

— А, — сказал голос. — Так, так, так… Ну, Господи благослови. Зажгите, моя дорогая, свечечку. Зажгли лампадку? Дельно…

Они оба зашли за ширму, и теперь стали немного видны его лицо и вся его фигура. Мелькнуло что-то знакомое. И когда он взялся правою рукою за грудь и поправил наперстный крест. Гуляев сразу его узнал. Это был тот самый священник, который служил раньше в их приходе и, по настоянию жены, был приглашен к ним для молебна, когда они переходили в новый дом. Гуляеву припомнились сейчас даже те слова, которыми он начал тогда свою проповедь.

— Мир дому сему.

Так, кажется, заповедал Христос говорить своим ученикам.

И в своей проповеди он объяснял, что такое означает — «мир дому сему». Мир есть гармония, порядок, благополучие и святость. Речь он произносил с подъемом, и Гуляев удивился тогда, что простой священник может так умно и литературно говорить. «Это оттого, что их учат гомилетике», — подумал он тогда же.

И, хотя он был неверующим, но от слов священника им овладевало приятное умиление, и казалось, что эти слова «мир дому сему» остались в доме и после того, как симпатичный и мягкий батюшка ушел.

И когда он говорил, хотелось верить, что все именно так и есть. У него ласковые карие глазки и яркие малиновые губы. А когда он потом после молебна закусывал, то выговаривал как-то особенно вкусно «коклеты» вместо «котлеты», и это к нему также шло. Он почему-то рассказывал, как надо приготовлять гусиные лапки (их надо предварительно мочить в уксусе) и очень забавлял и удивлял дам своей практичностью. Дрова советовал покупать не на складе, а прямо на железной дороге из вагона. И когда ушел, оставил после себя легкий и приятный запах кипариса и одеколона.

Но сейчас Гуляеву было почему-то неприятно от этих воспоминаний, и хотелось, чтобы пришел лучше какой-нибудь другой священник.

«Но все равно, — подумал он с огорчением. — Я не буду думать ни о чем постороннем».

Разостлав на столике возле лампадки платок и поставив на него в серебряной коробочке причастие и положив крест, батюшка выпрямился и, прижав руки к груди, спросил ласково и вместе строго:

— Вы желаете исповедаться?

— Он не может говорить, — сказала сиделка.

Священник нагнулся к Гуляеву и внимательно посмотрел ему в лицо:

— Что? Худо? Ну, Господь поможет. Вот исповедаетесь и причаститесь…

В лице его изобразилось мимолетное любопытство и сострадание.

— А кто такой? Так и неизвестно? — спросил он, выпрямляясь и обращаясь к сиделке.

— Не называет себя… Скорее всего из образованных.

— Так, так, — сказал батюшка и, звучно и приятно откашлявшись, развернул старую зеленую епитрахили на желтой подкладке.

Перекрестил ее мелким, изящным, проворным крестиком, поцеловал и, надев на шею, выпростал сзади густые волосы, а спереди вынул наперсный крест и сделался каким-то окончательно земным и знакомым.

Взяв в руки маленький коричневый требник, он неожиданно строго посмотрел на Гуляева и сказал:

— Перекреститесь, если можете.

И, не дожидаясь, возгласил:

— Благословен Бог наш…

Гуляев несколько раз твердо и набожно перекрестился.