Ангел страха. Сборник рассказов - [39]

— Спаси меня. Спаси мир.

Становится на колени и стискивает сплетенные пальцы.

— Да, да, спаси мир. Слышишь? Если только можешь.

Какая тишина! Какая тихая, большая зала… Как хорошо, что может быть такая тишина.

Слезы текут по лицу. И никто не говорит, не смеет.

— О, спаси мир. Не меня. Меня не надо. Может быть, я сделал что-нибудь ужасное?

Старается припомнить.

— Но все равно. Я сделал. Я, наверное, сделал. Погуби мою жизнь, убей меня. Но сохрани мир.

…«И не будет жизни… Настанет пустота, холод, уничтожение и пыль… Потухнут солнца, не будет вечности… Не будет, не будет. Нуль равно нулю»…

Это говорят они:

— Не верю. Не хочу. Отрицаю. Силою моей молитвы отрицаю. Будет, будет, будет. Слышишь? Я верю.

Живарев вскочил с колен.

— Будет, будет, будет…

Смотрит в последний раз на образ, молчащий и пыльный.

— Благослови меня.

Видно, как по паркету падают тусклые отсветы окон. Тишина большая, спокойная и радостная.

— О чем ты думаешь? — спрашивают они.

Но он вслушивается в тишину. Только надо, чтобы она была в душе. Вот так.

Потом тихо, большими шагами идет дальше.

…«И погибнет земля… Замрут города, рассыпятся стены… Умрет последний человек. Не будет воздуха. Треснет кора и все обратится в морозную пыль. Не правда ли?»

Но он молчит: не знаю, не знаю.

— Скажи, что ты задумал?

— Ведите же, ведите.

Они бегут опять вверх по лестнице. Керосиновая лампочка чуть светит в нижнем этаже. Чья-то обитая клеенкой парадная дверь с медной дощечкой. Может быть, квартира доктора. И даже наверное.

— Отвори, — говорят они.

Дверь тихо отворяется, и видно большую переднюю. И он знает, что никого нет. Сегодня, вообще, никого нет. Все куда-то ушли.

В следующей комнате накрытый стол и самовар. Пианино с открытой клавиатурой, и брошенные в беспорядке ноты. Все так хорошо, отчетливо видно.

Налево полуотворенную дверь в полуосвещенную комнату.

Тихо, осторожно отворяет и смотрит. Две кровати, убранные наверху белим тюлем с голубыми лентами. Это — дети.

Они спят. Маленький полный мальчик с раскрытым, точно треугольным ротиком и большая худенькая девочка. Долго и с любопытством смотрит. Они спят уверенно и тихо. Это потому, что бодрствует он.

В эту ночь он будет бодрствовать один за всех.

Хочет повернуться и уйти, но удерживает нежность. Вот они спят и не знают. В эту ночь знает только он один.

Не знает небо, не знают звезды. И оттого радостно блещут.

— Тс…

Выходит на цыпочках. Где-то шаги и звон разбитой посуды. И так ясно представляется отдаленная кухня, где есть плита и стоят кастрюли, и толстая кухарка.

Вот сюда. Здесь балкон. Шевелится от ветра парусиновая драпировка.

Какой простор. Какая глубина и тишина. Впивается глазами в ночь. Внизу, по темным массам сада, легли неправильные полосы и пятна света. Если нагнуться, почти видны дорожки.

— Здесь низко, — говорят они.

Он соглашается и пробует столбы. Они холодные, крашенные, скользкие.

Торопливые шаги и голоса. Кто-то вдвоем быстро проходят через столовую.

— Я боюсь. Он здесь, — говорит женский голос, высокий, дрожащий, красивый и плачущий.

Другой голос доктора. Он говорит:

— Просто глупой бабе показалось. Ты сама видишь: тут никого нет.

Живарев присел за дверью на корточки.

Они входят на балкон. Он обнимает ее за талию. У нее большие, темные, испуганные глаза.

— Я послал фельдшера посмотреть, что он делает, — говорит доктор. — Мы сейчас узнаем. Несчастный малый.

Живарев усмехнулся.

Они стоят у входа на балкон, обнявшись. И они тоже не знают, что нуль равно нулю. Они беспечны и радостны. Она ищет губами его виска и долго целует это место. Она не знает, но ничего. В эту ночь бодрствует он один.

Задыхаясь, подходит кто-то третий.

— Там его нет, — говорит низкий бас.

— А, это который за перегородкой.

Она вскрикивает и бежит с балкона.

— Я же тебе говорю, что никого нет, — говорит доктор.

Но она не верит и бьется в истерике.

— Он был здесь, возле наших детей.

Стремительно она убегает в детскую. Доктор о чем-то рассуждает, пространно и недовольно.

— Сюда, — говорят они. — Видишь боковой край лестницы? Перелезь за решетку балкона. Можешь достать рукою? Ухватись за водосточный желоб.

Живарев перегнулся и попробовал достать край лестницы. Но лестница была далеко. Он медленно стал прижиматься к водосточной трубе. Запахло свежевыкрашенною масляною краской. Левую руку он также медленно вытягивал по направлению к лестнице, наклоняясь в то же время все дальше и дальше туловищем в пространство.

Наконец, его рука коснулась ступеньки. Он сделал прыжок и повис на одной руке, перевернувшись, туловищем вокруг себя, потом ухватился другой. Что-то хрустнуло в плече. Но ничего. Перекинул ногу и так висел долго и отдыхал, удивляясь и радуясь.

Отдохнув, быстро полез вверх по ступенькам. И оттого небо становилось все шире и больше, а отсветы, ложившиеся из окон, меньше и ничтожнее.

Вскоре уже не было ничего, кроме неба.

— Скорей, — сказали они.

Он продолжал глядеть. Поднимался еще на одну ступеньку и опять глядел. Но вот крыша. Она гнется под ногами и гремит.

Он лег плашмя и стал тихо передвигаться вдоль желоба.

VII

— Я что-то сделал, — сказал Живарев, усиливаясь вспомнить свое преступление. — Может быть, даже, не по своей вине, но это все равно: я сделал. Это было когда-то давно. Я оскорбил небо и землю, и оттого они должны были разрушиться.