Ангел страха. Сборник рассказов - [11]

«Убил! — мелькнуло у Володи. — Ну, и черт с ним: в каторгу, так в каторгу!»

Он вздохнул широко и свободно, словно в первый раз невыносимая тяжесть сползла с его плеч, и быстро зашагал прочь.

«Пустить себе пулю в лоб?» — подумал он через несколько шагов в состоянии странного экстаза, похожего на смутную радость, остановился и прислушался.

Овраг загадочно молчал.

— Боже, что я сделал? — прошептал Володя, и в первый раз с необычайною отчетливостью перед ним встали картины всего происшедшего за минувший месяц. — Как странно! Не будь барсука, пожалуй, не случилось бы ничего подобного. Отчего все сошлось таким роковым образом? В сущности, что он сделал? Он взял ружье и пошел: в этот момент он был только охотник. Думал ли он еще о чем-нибудь? Да, он думал, еще о той девушке, но так смутно, неопределенно, как он думает о многом в каждый данный момент: он, вообще, не умеет сосредоточиваться на чем-нибудь одном. Потом эта девушка… Думала ли он тогда о том, что делает? Нет, это опять совершилось так просто, так просто, как всегда, как во всем, без думы. И потом этот мужик. Как случилось это последнее? Точно так же, как и все остальное: просто подошел и ударил, не думая, не рассуждая, потому что так захотелось… Именно просто! Всегда и во всем просто! Таков его характер: он никогда не справлялся ни с чем, кроме своего желания. Хочется — значит хорошо. Если потом мучает раскаяние, он старается забыть, и это ему всегда удается. А сейчас нельзя ни забыть, ни поправить…

И вдруг ему подумалось:

«Иван Григорьевич прав, что мы смотрим на вещи слишком просто: именно оттого нам живется так бесконечно-мучительно».

Володя еще раз прислушался и в смертельной тоске оглянулся вокруг. Вдали от парка двигался колеблющийся силуэт. Это — Горбов. Вот он кричит:

— Ми-тре-ей!

Зачем он кричит? Что сейчас случилось? Броситься к этому человеку и во всем покаяться? Но он, наверно, пьян… Нет, лучше уйти и начать жить сначала, по-новому, вечно думая. Лежать и думать. Только думать! Какое блаженство!.. Вот Горбов начал спускаться.

— Митрей! Ты спишь?

— Милый ты мой человек…

Он жив! Ф-фу! Ну, разумеется, удар был не настолько силен. Что он говорит?

— Охотничек тут один, милый человек…

— Очнись ты! Вот наказанье!

— Слушай, милый… Подошел тут ко мне один человек и безо всякого разговору р-раз по морде… Нешшасный я! В такую ночь… А? Лучше, я думаю, помереть…

— Какой человек? Где?

— Охотник… Барин какой-то… Безо всякого объяснения насчет причин… Ничего, милый, я левым ухом не слышу… Как тресни-ит…

— А Санька где?

— Вон она: в овраг забилась… ровно лошадь… Обидел ты меня, милый человек…

— Пьян ты! Вот что!

— Что ж она укрывается, милый? Ты подумай: от свово мужа сбежала в такую ночь? Ска-андал!

— Поделом тебе! Не бегай по ночам! Женился, так лежи смирно, на одном месте….

— Милый, сама она ушла, своей охотой… Повинилась она мне… Я было хотел поучить, чтобы, значит, понимала. А она, Санька то есть, как зыкнет: «Спасите!» Ах ты, Боже мой! Я за нею. Она в овраг и забилась… А тут идет барин… Я, значит, к ему: так и так мол… Гляжу, идет ко мне, подошел да ке-эк… Чистое звездопомрачение сделалось…

— Эй, Александра! — крикнул Горбов.

— Тут я! — отвечала девушка измученно-покорным голосом.

И при звуках этого голоса Володе вдруг захотелось броситься вперед и рыдая крикнуть: «Это моя девушка: мы связаны с ней!»

Ко вместо того, он остался стоять на месте, как приговоренный к мучительной казни стоит у позорного столба.

— «Тут я!» — передразнил Горбов: — Разве тут твое местой? Твое место подле мужа… Подь сюды…

— Не пойду я.

— To есть, как это не пойду? Вот я те сейчас «не пойду!»

— Тятенька, не троньте! Я легче вас: вперед побегу, в канаву брошусь.

Горбов и неизвестный пошептались. Потом слышно было, как один из них полез в овраг, а другой пошел вдоль края. Это был Горбов. Он бормотал:

— Постой же! Ах ты, дрянь!

Далеко влево послышалось хрустение. Это выбиралась из оврага Саша.

Инстинктивно Володя бросился к тому месту, в парке, где находился продолговатый, узкий пруд, называвшийся «канавой». Глазами он следил за тонкой, полупрозрачной фигуркой девушки: она повернула вправо и скрылась, точно растаяла не то в предрассветных сумерках, не то в слабо шумящей заросли.

Сначала скорым шагом, потом почти бегом, Володя добрался до канавы и притаился. Его било как в лихорадке. В парке было еще совсем темно и воды не было видно; зато на полянке сквозь стволы деревьев кусты серели на довольно широкое пространство, и он мог ясно видеть всякого подходящего к канаве. Ремень резал ему плечо, но Володя даже и не подумал его поправить. Он бросился на кучу грязного щебня, покрытого мусорной травою, и сидел так в неудобной позе, на острых камнях в тупом оцепенении, прислушиваясь лишь к глухим, тяжелым ударам собственного сердца.

Так прошло неопределенно-долгое время.

Наконец, послышались голоса. Через полянку двигались трое. Впереди всех, судя по росту, Горбов.

— Так-ту будет крепче, — сказал его голос.

— Нельзя, милый! Ничего не поделаешь! — тянул другой мужской голос. — У меня у самого ухо болит… За что спрашивается? Вот теперь я тебя, примерно, поучил… при отце… Верно, Ликсей Иваныч?