Говард Филипс Лавкрафт
Воспоминания о докторе Сэмюеле Джонсоне[1]
Привилегия воспоминаний, какими бы сбивчивыми или скучными они ни были, обычно принадлежит довольно пожилым персонам. Как правило, неизвестные подробности истории, а также малые анекдоты великих, передаются потомству посредством подобных мемуаров.
Хотя многие читатели порой будут отмечать признаки старины в моем стиле письма, мне должно было бы польстить предстать перед представителями нынешнего поколения молодым человеком, распространяя вымысел, что я появился на свет якобы в 1890 году в Америке. Тем не менее, я намерен избавиться от бремени секрета, который до настоящего времени хранил вследствие опасений того, что мне не поверят. Я намерен сообщить общественности правду о моем подлинном возрасте, для того чтобы удовлетворить потребность в подлинной информации о временах, когда жили те знаменитые личности, с кем я был на дружеской ноге. Так пусть станет известно, что я родился в родовом поместье в Девоншире, 10 дня августа 1690 года (или по новому, григорианскому, календарю — 20 августа); следовательно, сейчас мне 228 лет. Приехав в Лондон в юности, я встречал еще детьми многих из выдающихся мужей времен царствования короля Вильгельма, включая горячо оплакиваемого г-на , который подолгу сиживал за столами кафе «У ». С г-ном и д-ром Свифтом[4] я позднее свел довольно близкое знакомство, и стал еще более близким другом г-на Попа[5], которого я знал и уважал до самого дня его смерти. Но так как сейчас я хочу написать о друге, которого я приобрел несколько позже — о покойном докторе Джонсоне[6], я оставлю в стороне пору моей молодости.
Впервые о докторе я услышал в мае 1738 года. До этого времени я никогда не встречался с ним. Мистер Поп только что завершил «Эпилог» к своим «Сатирам» (отрывок начинался словами «Не дважды в год ты появляешься в печати…») и готовился к его публикации. В тот самый день, когда его стихи должны были появиться в печати, в свет вышла сатира в подражание Ювеналу[7], озаглавленная «Лондон», под именем тогда еще неизвестного Джонсона. Сатира настолько потрясла город, что многие джентльмены, обладавшие вкусом, заявили, что она является работой еще поэта, чем г-н Поп. Даже если не брать в расчет того, что некоторые говорили о мелочной зависти г-на Попа, тот не выказал по отношению к стихам нового соперника ни малейшего признака одобрения. Г-н Ричардсон, поэт, сказал мне, «что г-н Джонсон скоро будет повержен ниц».
Я не имел личного знакомства с доктором до 1763 года, когда был представлен ему в таверне «Митра» г-ном Джеймсом , молодым шотландцем из прекрасной семьи, получившим великолепное образование, но обладавшим невеликим количеством рассудка. Иногда я редактировал его метрические излияния.
Доктор Джонсон, каким я увидел его, оказался полным, страдающим одышкой человеком, очень плохо одетым и производящим неопрятное впечатление. Я припоминаю, что он носил пушистый завитой парик, не перевязанный сзади лентой, без пудры и слишком маленький для его головы. Его платье было рыже-коричневого цвета, очень мятое, на нем не хватало более чем одной пуговицы. Его лицо, слишком полное, чтобы быть красивым, также производило эффект некоего болезненного беспорядка; и его голова постоянно несколько конвульсивно подергивалась. Об этом физическом недостатке я, конечно, знал заранее; слышал об этом от г-на Попа, который потрудился провести некоторое расследование.
Будучи семидесятитрехлетним, на девятнадцать лет старше д-ра Джонсона (я пишу доктора, хотя он получил это звание лишь два года спустя), я ожидал от него некоторого уважения к моему возрасту; и поэтому не так боялся его, как утверждают другие. Когда я спросил его, что он думает о моем благоприятном критическом о его Словаре[9] в «Лондонце» (моей периодической газете), он сказал: «Сэр, я не припоминаю, чтобы читал вашу газету, и я не особо интересуюсь мнением части человечества». Будучи более чем уязвлен неучтивостью того, чья известность заставляла меня добиваться его одобрения, я отважился отплатить подобным же образом, и сказал ему, что удивлен тем, что мыслящий человек решает судить о разумности того, чьих работ, как он сам только что признал, никогда не читал. «Отчего же, сэр», — ответил Джонсон, — «Мне не требуется знакомиться с трудами человека, чтобы оценить поверхностность его знаний, когда он так явно высмеивает их своим желанием упомянуть собственные труды в первом же вопросе, обращенном ко мне». Таким образом, став друзьями, мы обсудили множество тем. Когда, соглашаясь с ним, я сказал, что сомневался в подлинности поэм , г-н Джонсон сказал: «Это, сэр, не зависит от вашего личного знания и доверия. То, с чем согласен весь город, не может стать открытием для критика с Граб-стрит[11]. С тем же успехом вы можете заявить, будто имеете сильное подозрение, что «Потерянный рай» написал не Мильтон[12]!»