Ангел на мосту - [37]

Вы спросите, зачем понадобилось женщине с ограниченными средствами селиться в палаццо Тароминия? Ответ будет типично римским. В западном крыле дворца, в квартире, отделанной в свое время для папы Андроса X, к которой вела парадная лестница со старинными фресками и плафоном, проживала баронесса Трамонде, сестра престарелого герцога Римского. До войны баронесса любила выходить к лестнице и приветствовать сверху поднимающихся к ней гостей. Но с тех пор утекло много воды, баронесса состарилась, а вместе с ней состарились и ее друзья. Лестница была им уже не под силу. О, они отказались от нее не сразу! Героически, как отряд солдат под пулеметным огнем неприятеля, они карабкались по лестнице, чтобы попасть к баронессе на бридж; кавалеры подталкивали дам (а порою и наоборот), и старые маркизы и княгини, цвет европейского общества, взбирались наверх, кряхтя, отдуваясь и время от времени в изнеможении садясь на ступеньки. Из-за стенной росписи в западном — баронессином — крыле нельзя было установить лифт. Зато он имелся в восточном, том самом, в котором жила Кейт. Чтобы попасть к баронессе, минуя тяжелую лестницу, нужно было, поднявшись на лифте к Кейт, пройти через ее комнату в тот конец дворца. Таким образом, приняв герцога Римского (у которого в том же дворце были свои, отдельные от сестры, апартаменты) как бы в почетные совладельцы своей квартиры, Кейт получила возможность за сходную цену поселиться в палаццо. Герцог обычно навещал сестру дважды в день, а кроме того, раз в месяц — каждый четверг, ровно в пять минут девятого — мимо Кейт шествовала великолепная процессия престарелых аристократов, приглашенных на карты к баронессе. Кейт они ничуть не мешали. Напротив, каждый картежный четверг, когда раздавался звонок, сердце ее начинало стучать от сильного и приятного волнения. Возглавлял процессию всегда сам старый герцог. Кисть правой руки была у него отрублена по приказу Муссолини, и теперь, когда враги старого вельможи были казнены, он гордо, как бы напоказ, нес свой обрубок. За ним шествовали дон Фернандо Марчетти, герцог Тренский, герцог и герцогиня Рикотто-Спорчи, граф Амбро ди Альбентиис, граф и графиня Фабрицио Даромео, княгиня Урбана Тессоро, княгиня Изабелла Тессоро и Федерико, кардинал Бальдова. Каждый из них чем-то когда-то отличился. Дон Фернандо проехал из Парижа в Пекин через пустыню Гоби. Герцог Рикотто-Спорчи переломал себе почти все кости, участвуя в скачках с препятствиями, а графиня Даромео во время немецкой оккупации скрывала у себя тайную радиостанцию союзников — в самом центре Рима. Старый герцог Римский вручал Кейт букетик цветов, после чего он и его друзья направлялись через ее кухню к черному ходу.

Кейт довольно хорошо владела итальянским языком, кое-что переводила, давала уроки, а последние три года содержала себя и сына тем, что дублировала диалоги в старых итальянских фильмах, которые показывала английская телевизионная студия; у нее был рафинированный акцент, и она большей частью дублировала великосветских старух; впрочем, работы хватало, и она проводила много времени в студии звукозаписи, помещавшейся на берегу Тибра. Ее заработка вместе с оставшимися от мужа деньгами с грехом пополам доставало на то, чтобы сводить концы с концами. Раза два-три в год старшая сестра присылала ей пространные ламентации: «И счастливица же ты, Кейт! — писала она. — Как я завидую тому, что ты так далека от всех этих нудных, неотступных, дурацких и мелочных житейских забот!» В жизни Кейт Дрессер хватало и нудных и дурацких забот, но она о них сестре не писала; напротив, она заражала ее тоской по странствиям, присылая ей фотографии, на которых она была запечатлена в гондоле, или открытки с видами Флоренции, куда она ездила каждый год к друзьям на пасху.

* * *

Стритер чувствовал, что под руководством Кейт Дрессер он делает успехи в итальянском, и почти всегда, выходя из палаццо Тароминия, испытывал душевный подъем. Еще месяц, казалось ему, и уж во всяком случае к концу сезона он будет понимать все, что вокруг него творится и говорится. Однако у него бывали не только взлеты, но и падения.

До красот Италии нынче добраться нелегко — впрочем, быть может, так было всегда. Как бы то ни было, поехав однажды с друзьями на уик-энд на какую-то виллу близ Антиколи, он внезапно очутился в местности неописуемой красоты. Они приехали на виллу ранним дождливым вечером. На деревьях пели соловьи, двустворчатые двери виллы были раскрыты настежь, в комнатах были расставлены букеты роз в широких чашках, в очагах пылали ветви оливкового дерева. Слуги с поклоном вносили зажженные свечи и вино, и вся сцена показалась Стритеру исполненной такого великолепия, что он почувствовал себя героем кинокартины, каким-нибудь князем, который возвратился в свое родовое поместье. А когда он вышел после обеда с другими гостями на террасу послушать соловьев и полюбоваться на поблескивающие там и сям в горах огоньки окрестных селений, он почувствовал небывалый прилив нежности к этим силуэтам гор и дальним огням. Утром, выйдя на балкон своей спальни, он увидел, как босая девушка-служанка сорвала с куста розу и воткнула ее себе в волосы. И вдруг она запела. Гортанная вначале и переходящая затем на высокий фальцет, песня эта ритмом своим напоминала испанский танец фламенко. Но, увы, слова бедный Стритер разобрать не мог — для этого его познания в итальянском языке были все еще недостаточны. И тут же обнаружилось, что раскинувшийся перед ним пейзаж так и не раскрылся ему во всем своем значении. Так бывало у него в детстве, когда его увозили летом куда-нибудь на курорт или за город и он вступал во временные взаимоотношения с красотой и простотой природы, — отношения, которым суждено бывало резко оборваться в первых числах сентября. Это воспоминание о временном, как бы напрокат взятом счастье, таком щемящем и сладостном, вызывало у Стритера горечь и протест. Между тем девушка продолжала петь, а Стритер — не разбирать слов ее песни.