Ангел мой - [36]

Она нахмурилась, и лицо её исказила недовольная гримаса.

«Что ж, я получила по заслугам: нельзя в моём возрасте жить с одним и тем же любовником семь лет. Семь лет! Он испортил всё, что осталось от меня! За эти семь лет я могла бы испытать два-три раза простое необременительное счастье вместо одного большого сожаления… Семилетняя связь – это всё равно что уехать с мужем в колонии: когда возвращаешься обратно, никто тебя не узнаёт и тебе уже трудно угнаться за модой».

Чтобы поберечь силы, Леа вызвала Розу и принялась вместе с ней разбирать маленький шкафчик с кружевами. Стемнело, в доме зажгли свет, и Розе пришлось отвлечься на другие домашние обязанности.

«Завтра, – сказала себе Леа, – я вызову шофёра и поеду посмотреть на конный завод Спелеева. Возьму с собой Ла Берш, если она захочет: это напомнит ей о её былых экипажах. И, честное слово, если младший Спелеев станет строить мне глазки, я не поручусь, что я не…»

Она изобразила на лице загадочную, игривую улыбку, дабы разве что ввести в заблуждение призраков, которые могли случайно блуждать возле туалетного столика и великолепной кровати, поблёскивавшей в полумраке. Но сама Леа чувствовала себя совершенно холодной и полной презрения к любовным наслаждениям других.

Ужин из деликатесной рыбы с пирожными на десерт стал для нее передышкой. Она выпила вместо бордо сухое шампанское и вышла из-за стола, напевая. Когда пробило одиннадцать, она измеряла с помощью трости ширину простенков между окнами спальни, где собиралась заменить все большие зеркала на старинные картины с цветами. Она зевнула, почесала голову и позвонила Розе, чтобы приступить к ночному туалету. Пока Роза снимала с неё длинные шёлковые чулки, Леа вспомнила прожитый день и решила, что он был прожит впустую, обращён в прошлое и она справилась с ним, как с неизбежной тяжёлой повинностью. Зато впереди были часы, отведённые под сон или бессонницу, – ночью она могла не страшиться безделья, ночью человек, у которого неспокойно на душе, имеет полное право зевать не таясь, вздыхать, проклинать фургон молочника, мусорщиков и чирикающих воробьев.

В ванне она строила безобидные прожекты, которым не суждено было сбыться.

«Алина Месмакер приобрела бар-ресторан и делает на этом приличные деньги… Конечно, это неплохое занятие и в то же время удачное помещение капитала… Но я совершенно не вижу себя за кассой, а приглашать управляющего не имеет никакого смысла. Дора и толстуха Фифи владеют сообща ночным кабаре, об этом мне рассказала де Ла Берш. Сейчас это в моде. Они напяливают манишки и смокинги, чтобы привлечь специальную клиентуру. Правда, толстухе Фифи приходится растить троих детей, это её оправдывает… Ещё есть Кюн, который скучает и который охотно использовал бы мои капиталы, чтобы основать новый дом моделей…»

Помпейская ванна окрашивала нагое тело в кирпично-розовые тона, она полила себя сандаловыми духами и потом развернула с бессознательным удовольствием длинную шёлковую ночную рубашку.

«Всё это пустые слова! Я прекрасно знаю, что не люблю работать. В кровать, сударыня! Она – мой единственный прилавок, только вот новых клиентов не предвидится».

Леа завернулась в белую прозрачную тунику на бледно-розовой подкладке и вновь вернулась к туалетному столику. Обеими руками она приподняла волосы, сделавшиеся жёсткими от краски, и стала расчёсывать их. Руки, обрамлявшие сейчас её усталое лицо, всё ещё были прекрасны, начиная от полных и мускулистых подмышек и кончая круглыми запястьями.

«А ручки-то сохранились лучше, чем ваза», – подумала она.

Она небрежно воткнула светлый гребень в волосы на затылке и нехотя взяла с полки в тёмном кабинете детективный роман. Леа не любила комнат, заставленных книгами, и имела привычку засовывать книги в платяные шкафы вместе с пустыми коробками и лекарствами.

Пока она, склонившись, расправляла холодный и тонкий батист на своей огромной, уже приготовленной на ночь постели, у ворот раздался громкий звонок. Его мощный, решительный, неожиданный звук нарушил полночную тишину.

– Это ещё что такое?.. – сказала она громко.

Она слушала, приоткрыв рот и задержав дыхание. Второй звонок показался ещё более звучным, чем первый, и в инстинктивном порыве самосохранения и стыдливости Леа бросилась пудрить лицо. Она собиралась было позвонить Розе, но тут услышала, как хлопнула входная дверь, потом в коридоре и на лестнице раздались шаги и два голоса. У неё не было времени принимать решение: дверь резко распахнулась – перед ней стоял Ангел, в расстёгнутом пальто, в шляпе, бледный, со злым лицом.

Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней и застыл на месте. Он не смотрел на Леа, а блуждающим взглядом озирался по сторонам, как человек, готовящийся отразить атаку.

Леа, которую утром бросило в дрожь, когда ей померещился знакомый силуэт в тумане, теперь не почувствовала ничего, кроме досады, естественной для женщины, которую застали за туалетом. Она запахнула тунику, поправила гребень, поискала ногой соскочившую тапочку. Лицо её в первый момент залила краска, но, когда кровь отхлынула от щёк, она уже успела обрести видимое спокойствие. Потом она вскинула голову, и этот молодой человек в чёрном, прислонившийся к белой двери, сразу стал меньше ростом.