Ангел молчал - [14]

Позже он попал на улицу, где еще встречались неразрушенные дома с жителями. Между двумя мокрыми кучами золы, из-под которых на разбитый асфальт текла желтоватая жидкость, стояла женщина — грязные светлые волосы и серое лицо с потухшими глазами.

— Хлеб! — крикнула она ему. — Хлеб!

«Хлеб», — подумал он и остановился. Поглядел на нее.

— Хлеб! — опять крикнула женщина. — Талоны на хлеб.

Он принялся шарить по карманам в поисках денег, нашел всего шесть марок. И протянул эти грязные бумажки женщине.

— Хлеба, — сказал он. Но она покачала головой.

— Двадцать марок два фунта, — сказала она.

Он попытался подсчитать, глядя на нее, но у него ничего не получилось.

— На пять марок, — сказал он. — Полфунта.

Она вынула руку из кармана пальто и начала перебирать комочек грязных красноватых талонов. Он дал ей пять марок и пристально посмотрел на бумажки с напечатанными на них буквами, лежавшие на его ладони.

— Разве на это что-нибудь дают? — едва слышно сказал он. Она возмущенно вытаращила глаза и заморгала часто-часто, как заводная кукла.

— Ясное дело, дают, — возразила она. — Ведь уже мир, ты что, не знаешь?

— Мир… — протянул он. — Это с каких же пор?

— С сегодняшнего утра, — заверила она. — С сегодняшнего утра у нас мир… Война кончилась…

— Да знаю я, она уже давно кончилась. Но чтобы мир?

— Мы капитулировали, ты что, не веришь?

— Нет…

Она подозвала одноногого инвалида, который сидел неподалеку на обломке стены, держа в руке распечатанную пачку сигарет. Тот приковылял к ним.

— Вот он не верит, что наступил мир! — крикнула она. — Да откуда ты взялся?

Он промолчал.

— Все верно, война кончилась, совсем кончилась. Ты что, не знал?

— Не знал, — ответил Ганс. — А где можно купить хлеб по этим талонам? Они настоящие?

— Да, — ответил инвалид. — Они настоящие. Мы не мошенники какие-нибудь. Здесь за углом лавка булочника. Сигарет хочешь?

— Да нет, они наверняка чересчур дороги.

— Шесть марок…

Ганс и вправду получил хлеб на талоны в булочной за углом, хлеб добросовестно взвесили, получилось пять ломтиков, а поскольку последний ломтик, брошенный женой булочника на весы, был толстоват, так что весы показали двести семьдесят граммов, то булочница отрезала от него уголок и положила его в особую корзину…

Ганс отпраздновал наступление мира, сидя на помойном ведре, вдумчиво и торжественно жуя хлеб и пересчитывая сдачу, полученную у булочницы.

Он не знал, что хлеб стал так дорог. Сунув руку в карман плаща, чтобы достать портсигар, он нащупал скомканный конверт. А вытащив его, еще раз прочел: «Регина Унгер, Мэркише штрассе, 17»…

Развалины, мимо которых ему пришлось идти теперь, выглядели иначе: холмы, поросшие густой травой и разноцветными сорняками до колен, над которыми едва возвышались низенькие деревца, — невысокие холмы с пологими склонами, в которые улицы вгрызались, словно овраги, — мирные загородные овраги, окаймленные грубыми деревянными столбами, на которых висели трамвайные провода, а по дну оврагов тянулись до блеска отполированные трамвайные рельсы. Ганс долго шел по такому оврагу, пока не увидел человека, сидевшего на камне и, видимо, ждавшего чего-то под желтоватой картонной табличкой с большой зеленой буквой «H»[2].

Человек устало взглянул на Ганса и инстинктивно загородил рукой изрядно потрепанный мешок, сквозь дыры которого выглядывали картофелины.

— Здесь трамвайная остановка? — спросил Ганс.

— Да, — процедил тот и повернулся к нему спиной. Ганс опустился на бордюрный камень и увидел вдали за этими зелеными холмами силуэты сожженных домов и уродливые остатки разрушенных церквей. Вдруг его взгляд упал на странное огромное металлическое кольцо, высовывавшееся из какого-то холма и, по-видимому, сохранившее прежнюю форму: сам металл почернел от пожара, но внутри кольца Ганс заметил и сразу узнал странную, но хорошо сохранившуюся стилизованную птицу — огненно-красного петуха, некогда озарявшего ночь. То была световая реклама какого-то бара — в центре огромного кольца сидел на острие иглы и, ежеминутно грозя перевернуться, раскачивался ярко-красный петух, выделяясь уже одним своим цветом среди желтых, голубых и зеленых реклам. Ганс оглянулся на человека, сидевшего рядом со своим мешком картофеля, и спросил:

— Значит, это и есть Гросе штрассе?

— Да, — буркнул тот, не переменив позы.

Мало-помалу на остановке начали собираться люди. Они появлялись непонятно откуда, — казалось, они вырастали прямо из холмов. Невидимо и неслышно из этой пустоты воскресали призраки, чьи пути и цели оставались недоступными его пониманию. То были существа, нагруженные мешками и свертками, коробками и ящиками, чьей единственной надеждой, очевидно, была желтая картонная табличка с большой зеленой буквой «H». Они беззвучно выныривали откуда-то и молча встраивались в плотную толпу, ожившую лишь при позвякивании и скрежете колес приближавшегося трамвая…

V

На женщине, появившейся в дверном проеме, был длинный черный халат с поднятым воротником, и ее хорошенькая головка покоилась между углами воротника словно драгоценный плод в темной вазе. Волосы у нее были очень светлые, почти белые, лицо круглое и бледное, и Ганс сразу обратил внимание на ее удивительно темные, почти треугольные глаза…