Ангел, летящий на велосипеде - [29]

Шрифт
Интервал

Даже в этих запредельных условиях Мандельштам помнил о том, что в каждом приветствии заключена формула отношений.

В одном случае непременно нужно «ты», но по отчеству, а в другом - «вы», но по имени.

На самой вершине этой иерархии значений находятся домашние имена.

Его - Ося.

Его жены - Нежняночка, Някушка, Пташенька.

Его подруги - Лютик, Дичок, Медвежонок, Миньона.


Воспоминание о будущем

Как это говорилось о людях декабрьского восстания? Якобы на всю жизнь они заключили себя в дне 14 декабря.

Так же и Надежде Яковлевне было никак не перешагнуть черту последнего года с Мандельштамом.

Тяжко жить, не имея способности к прощению. Минуло столько лет, а вдова поэта в одиночку и фактически без противника - продолжала свою войну.

Что такое совместная жизнь, как не постоянная забота о близком? В этом смысле для нее ничего не менялось. Она и сейчас жила мыслями о нем.

В этом мало кому признаешься, но Анне Андреевне Ахматовой она говорила так:

Не успокоюсь, пока не узнаю, что он мертв.

В переводе на язык, понятный двум вдовам, это означало:

- Пока я не успокоилась, он жив.

Так что из всех текстов покойного мужа наиболее актуальной для Надежды Яковлевны была фраза:

«Судопроизводство еще не кончилось и, смею вас заверить, никогда не кончится».

Некоторые вдовы настаивают на том, чтобы все оставалось, как при покойном супруге. Чашка должна находиться тут, а ложка - здесь. Нарушить порядок все равно что перевести стрелки на часах, показывающих минуту утраты.

Ну какие для Мандельштамов чашки и ложки! В их жизни вещам принадлежала ничтожная роль. Совсем иное дело - представления и принципы. Вот за них следовало постоять.

В этом и заключалось ее отличие от окружающих. Все вокруг шарахаются в разные стороны, ведут себя применительно к обстоятельствам, а она считает только так.

Конечно, по-другому и быть не могло. Ведь все нынешние темы прежде они обсуждали с мужем. именно тогда у них сложилось окончательное мнение.

И об Эмме Герштейн они говорили примерно в таких выражениях.

И о Харджиеве.

И об Ольге Ваксель.

Конечно, с Лютиком - случай особый.

Надежда Яковлевна сначала высказалась резко, а потом все же согласилась с Осипом Эмильевичем.

Вопреки логике ревнивого чувства, она писала, что «…музыка была в ней самой».

Впрочем, это она признавала не ее, а его правоту.

Если в Лютике действительно «была музыка» - значит так тому и следовало быть.


Страхи Надежды Яковлевны

Как он писал?


Быть может, прежде губ
Уже родился шепот…

В стихах памяти Лютика последовательность тоже обратная. Они начинаются описанием его возлюбленной в гробу, а завершаются - картиной пожара.

Следовательно, Мандельштам знал, что от Лютика всегда можно ждать неприятностей. С этой женщиной ничего нельзя предугадать.

Так оно и вышло, как он предчувствовал. Столько лет вдова задавала вопросы умершим, а тут впервые за многие годы получила ответ.

Читая убористый текст, она ясно слышала интонацию соперницы. Преобладало в первую очередь раздражение.

«Я очень уважала его как поэта, - писала Лютик, - но как человек он был довольно слаб и лжив. Вернее, он был поэтом в жизни, но большим неудачником. …Для того, чтобы говорить мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя, и о необходимости любви к Надюше для нее, он изыскивал всевозможные способы, чтобы увидеть меня лишний раз. Он так запутался в противоречиях, так отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла, что было жалко смотреть».

Как вела себя Надежда Яковлевна в ситуации двадцать пятого года? Тогда она не только не признала поражения, но, напротив, стала активной и изворотливой.

И сейчас, прочитав страницы, заботливо доставленные ей братом мужа, она как-то внутренне собралась.

В первую очередь Надежда Яковлевна занялась поисками лазутчика.

Друзей вроде много, но эту деликатную миссию не каждому поручишь.

Сперва она обратилась к Лидии Яковлевне Гинзбург, а затем начала бомбардировать Екатерину Константиновну Лифшиц.

С помощью двух этих женщин она рассчитывала организовать свое прошлое, попытаться снова взять его под контроль.


Лютик в своем репертуаре

Надежда Яковлевна, конечно, догадывалась: ее соперница не забыла эту историю. То есть и ее обида не прошла, и какие-то вопросы остались.

Вдова поэта часто вспоминала, как через три года после разрыва Лютик заявилась к ним в Царское Село.

Новый скандал повторился с регулярностью сеанса: «…она снова плакала, - писала Надежда Яковлевна, - упрекала Мандельштама и звала его с собой. Как и раньше, это происходило при мне».

Трудно представить, что Лютику так уж хотелось начать сызнова. Скорее всего, это была лишь вспышка давно угасших чувств.

Вдруг что-то нахлынуло, взбурлило и повторилось вновь фрагментом их бесконечных препирательств.

А в начале шестидесятых Надежда Яковлевна вдруг узнала, что ее соперница, оказывается, была не чужда сочинительству.

Это Арсений Арсеньевич постарался: по его просьбе Ирина Николаевна Пунина доставила в больницу, где лежала Ахматова, целую пачку стихов.

Когда Надежда Яковлевна навестила заболевшую подругу, они вместе читали и обсуждали эти тексты.


Ахматова читает Лютика

Всякий пишущий об Ахматовой неизменно отмечает в ней нечто царственное.


Еще от автора Александр Семёнович Ласкин
Дом горит, часы идут

Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)


Гоголь-Моголь

Документальная повесть.


Петербургские тени

Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?


Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.


Мой друг Трумпельдор

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Последние публикации

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Дон Корлеоне и все-все-все

Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.