Ангел-хранитель - [2]

— Не-а, — губы его скривились.

— Отдай, — я уже почти стукнул Федюшкина по коленке, в результате чего между нами проскочили голубоватые искры, на которые я не обратил внимания.

— Не дам, — Лева сжал зубы.

— Отдашь, — с уверенностью гестаповских палачей сказал я, протягивая к его шее руки.

— Папа!!! — Папа!! — Лева не на шутку испугался и начал рыдать. — Я боюсь!

— Ябеда-Говядина! — Я высунул язык, снова попытавшись выдернуть заветный прибор для домашнего вязания шерстью у Федюшкина из рук.

— Левочка, — всхлипнул Колай Колаич, — Что ты делаешь? Ты можешь уколоться.

— Ой, — это вступила в разговор мама. — Бяка! Брось немедленно!

— Где бяка? — Бяка в моем детском лексиконе была равнозначна мохнатому, кусачему насекомому. Что-то вроде скорпионов и тарантулов, с которыми я познакомился в зрелом возрасте, проживая в благословенном штате Калифорнии. А в детстве, не ведая, что мои будущие дети будут радостно дразнить заползших в дом гремучих змей, наслаждаясь их трескотней, я ужасно боялся мух, бабочек и пауков, поэтому сразу же разжал ладошку. Как я оказался на руках у мамы — не знаю, помню только, что было много слез и криков.

Как-то раз, ранней весной, предшествующей последующему дачному сезону, вскоре после того, как я утопил в канализационном люке своего любимого оловянного солдатика, мама потащила меня домой к Федюшкиным, наносить визит вежливости.

Визиты вежливости в моем сознании, испорченном всяческими детскими книжками, почему-то отождествлялись с английской королевой. И со стихами: Где ты была сегодня, киска? У королевы, у английской. Что ты видала при дворе? Видала мышку на ковре.

Но вернемся к нашим Федюшкиным. Жили они на окраине Москвы, автобус долго полз между жизнерадостными блочными постройками грязно-серого цвета, а я горевал об утерянном навсегда оловянном гренадере. Если бы я тогда был осторожнее и не уронил его в предательское черное отверстие канализационного коллектора…

На лестнице пахло кошками, а дома у Федюшкиных сидела мама, Нина Петровна, словно сошедшая с портретов конца 19 века: со старомодной прической, в длинном платье с вышивкой, полная и с вечными болезненными синяками под глазами. Запомнились мне бесконечные деревянные этажерки, покрытые кружевными белыми салфеточками. На этажерках стояли какие-то шкатулочки, фотографии, фарфоровые балеринки и прочая чепуха. В квартире крепко пахло сердечными каплями, корнем валерианы и подгоревшей сдобой, приготовленной Ниной Петровной в честь нашего визита. Запахи эти, надо признать, перебивали стойкий аромат кошачьей мочи, предательски сочащийся в квартиру с лестницы, через щель под входной дверью.

Что взять с наших мамочек, они были рады этой возможности поговорить на шестиметровой кухне, запивая подгоревшие пирожки мятным чаем. А мы с Левой… Вниманием нашим завладела пластмассовая модель не помню уже какого самолета с красными звездами на крыльях, стоявшая на шкафчике в сумрачном коридоре.

— Жжж, — Лева с упоением, наполовину прикрыв глаза, носился с самолетом в руке, ловко уворачиваясь от этажерок и стенных шкафов, изготовленных из списанных детско-садовских раздевалок.

— Дай полетать, — застенчиво попросил я.

— Не дам, — нагло ответил Лева. — Это папа клеил.

— Ну дай, что тебе, жалко? — Как я мечтал прикоснуться к этому пластмассовому корпусу с серыми крыльями в пупырышках со следами засохшего клея.

— Нет, — Лева спрятал самолет себе за спину.

— Ну пожалуйста, — мама когда-то учила меня, что стоит произнести это волшебное слово, как все вокруг наполнится вселенской любовью, и…

— Фиг тебе! — Хрупкая гармония вселенной была навсегда нарушена. — На, попробуй достань, — скривил губы Федюшкин-младший. — Это папа клеил! — Он высунул свой тонкий розовый язык, чем окончательно вывел меня из состояния равновесия.

— Ах вот ты как, — я с ненавистью оттолкнул соперника и схватил хрупкий пластмассовый корпус первого советского реактивного истребителя, пытаясь вырвать его из рук этого противного, сопливого… Раздался хруст, и крыло осталось в моей руке…

— Ааа… — Лева смотрел на разломанный корпус самолета, и слезы потекли из его проникновенных, архангельских глаз. — Меня папа теперь убьет. Все, я скажу, что это ты с балкона выбросил, — и он торопливо засеменил на семейный балкон, расположенный на уровне третьего этажа.

Ну, чем еще мог быть заставлен балкон Федюшкиных? Правильно, там была старая, рассохшаяся тумбочка, а в ней пустые, пыльные трехлитровые стеклянные банки, предназначавшиеся для будущих засолов и маринадов.

— Вот! Ты во всем виноват! — Несмотря на все мои старания, бракованный архангел метнул однокрылый символ отечественного самолетостроения в пространство, неуловимо набухающее грядущими весенними почками, но пластмассовый уродец совершил в воздухе мертвую петлю и застрял на бельевой веревке соседей этажом ниже. Веревка эта располагалась в соблазняющей близости от пола балкона Федюшкиных, то есть, если перелезть через перила и наклониться…

— Я ничего не сломал, — слезы против моего желания потекли из глаз. — Ну да, я сломал, но не нарочно. — Осознание несправедливости мироздания спустилось на мою растревоженную Левой душу, да тут еще этот самолетик так близко… Стоит только пролезть между перилами, наклониться… Черт!! Я с детства боялся высоты и, осознав все безумие своего поведения, вцепился руками в балконную решетку. Господи, как высоко.