Ангел быстрого реагирования - [86]

Охваченный приступом иррациональной паники, он смял лист, бросил его в угол. Выскочил из дома, накинув куртку на бегу. Даже не обратил внимания, запер ли дверь. Но что там у него могли украсть? Краски? За полчаса до­брался до Карины. А она даже не спросила, что случилось. Втянула через порог, вытряхнула из старой кожаной кур-тайки, точно каштан из шелухи. Вдвоём они оприходовали две бутылки дешёвого вина, а потом Пётр лечил свою изболевшуюся душу яблочными губами Карины и теплом её тела. Она отдавала всё, что могла, и брала взамен то, что он мог ей предложить. Без вопросов, без обязательств, без претензий. Утром он проснулся с ощущением здорового, реального похмелья. Демоны отступили.

* * *

Самое время было озаботиться хлебом насущным. Пётр мог, правда, сдать угол в своей снятой пятнадцатиметровой квартирке какому-нибудь приятелю, но он всё больше и больше входил во вкус свободы — пусть даже в таком скромном метраже. Хотя и понимал, что, чем выше подни­мет чашу с пьянящим Libertad, тем скорее увидит её дно, но отгонял от себя эту мысль. В конце концов, даже Гогену приходилось халтурить телесных нужд ради, так что накле­ивание обоев или мытьё витрин — не такой уж позор для художника. Безымянная блондинка покинула его мысли, изгнанная физической усталостью.

Хозяин квартиры на вопрос о самоубийце только пожал плечами. Одни живут, другие умирают, почему он должен из-за этого волноваться? Какое ему дело до этого? Хозяин отказался даже назвать имя той девушки. Взял деньги, бро­сил напоследок пару «ласковых» про соседкин длинный язык, и только его и видели.

А теперь Пётр снова сидел перед мольбертом с сангиной в руке и пробовал хоть что-то набросать.

— Твою мать, всё-таки мытье окон мешает,— буркнул он про себя.

Он отложил мелок, чтобы вытащить из коробки джойнт. Ну что ж, может, ему удастся «писать по Виткацию»[16], по­смотрим, каков будет результат.

Карандашная дверь на стене приглашала войти. Соблаз­няла неизведанной землёй за порогом. Вот если б можно было толкнуть эту дверь... Дым скручивался вращающими­ся спиралями, напоминавшими маорийские узоры. Где-то на самой границе слышимости зарождался низкий гипно­тический звук, как будто в соседнем измерении играли на аборигенском диджериду[17]. Или мяукал кот величиной с трактор.

Зажав косячок в зубах, Пётр вытащил из чемодана ко­робку с плакатными красками. Принёс в стаканчике воду и начал приготавливать краску, поглядывая на эскиз фрески и сатанински усмехаясь.

Два часа и два косяка позднее Пётр клал белой темперой блики света на ручке двери. Произведение было готово. Почти готово. Он по-прежнему понятия не имел, что поме­стить за дверью, на виднеющемся клочке пустоты, ожида­ющей заполнения. Кусочек тротуара? Деревенский пейзаж с полевой дорогой, оканчивающейся (или, может, начина­ющейся) сразу за порогом? А может, сюрреалистический пейзаж: райский сад в кухне, миниатюрные джунгли в ван­ной или железнодорожный вокзал под кроватью? Прямо в духе Йерки[18]... От этого замысла он тут же отказался. В стиле одного, в стиле другого... Самое время найти собственный стиль, а не подражать чужой работе, пусть и гениальной.

Руки у него всё ещё рвались к кистям и краскам, и Пётр в очередной раз попробовал нарисовать безумного кота — на сей раз огненно-красной и оранжевой темперой на чёрном фоне. Творение шестилетки иронично косилось со стены на своего двойника. Котяра получился прекрасно, хотя ему опять не хватало того неопределённого «нечто», которое художник пытался ухватить в течение многих лет. Но на­верняка в воскресенье на толкучке котик пойдёт за вполне приличные деньги и обеспечит Петру обед и, может, пару джойнтов.

* * *

Он проснулся в ночи и понял, что заснул сидя, полно­стью одетый. Горло и язык высохли от жажды. Вода из крана отдавала хлоркой, но он жадно напился, облив рубашку. Закашлялся, мокрыми ладонями протёр лицо, потом на­правился к тахте. Есть ли ещё смысл стелить постель? Ко­торый час?

Уличный фонарь нахально светил прямо в окно при­зрачным бледно-оранжевым светом, точно дух умершей мандаринки, если б такие существовали. Дверь в стене мед­ленно открылась. Очень медленно. На фоне тёмного дерева появилось белое женское плечо, потом светлая волна волос и овал лица. Девушка в красном платье призывно тянула к нему руку. Пётр невольно сделал пару шагов. Коснулся приоткрытой двери, но вместо холодной стены ощутил под ладонью тёплую неровную поверхность. Ноздри уловили едва заметный запах морилки и неповторимый, ни с чем не сравнимый аромат старого дерева. Так пахнут чердаки до­военных домов, сараи и горные приюты в Бещадах. Пальцы девушки сомкнулись на запястье мужчины.

— Не бойся,— шепнула она.

Но он не ощущал страха, хотя, возможно, и стоило бы. Он знал это лицо с десятков своих эскизов. Оно столько раз сплывало на бумагу с кончика его карандаша, что Пётр мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. И это тело, оку­танное тонким шёлком платья, под которым проступали ясно различимые даже в полумраке соски. Девушка отсту­пила на шаг, а мужчина, точно загипнотизированный, дви­нулся за ней. Когда он переступал порог, что-то вроде сгу­стка ржавого пламени проскользнуло у него под ногами.