Ангел бездны - [106]

– Я полагал, что тыловые крысы в Пиатре запретили нам высовывать нос из траншеи, – возразил один из лейтенантов.

– Меня тошнит от важных шишек в Пиатре! Мне доверили командование вторым пехотным полком, и я не намерен, да что там, не собираюсь терпеть, чтобы «Медведь» гнил заживо в сучьей траншее, полной крыс. Разве можно запретить хищникам охотиться?

– Что вы имеете в виду, господин капитан?

– Что мы должны размять ноги и проветрить голову. Сегодня ночью. Мы воспользуемся их дьявольским рамаданом и сбросим их в Черное море. Я хочу подышать другим воздухом. Увидеть Одессу.

Лица офицеров застыли в тусклом свете керосиновых ламп. Никто из них не смел взглянуть в глаза другого. Дым поднимался от их ноздрей скрученной лентой, придавая им вид прорицателей, ожидающих озарения.

– Весь второй пехотный? – спросил в конце концов один из них.

– Две тысячи человек, сидящих в траншее.

– Кто будет нас прикрывать?

– Мы отступим при малейшей опасности. Кроме того, нас может поддержать артиллерия.

– Что скажут там, в Пиатре?

Он тоже закурил. Он делал это довольно редко, но временами ощущал потребность насытить кровь никотином и другими субстанциями. Ему было известно, что поставляемые легионом сигареты содержат химические вещества, порождающие эйфорию, – возможно, многие солдаты уже давно бы покончили с собой, если бы не травились этой гадостью.

– Мне на них плевать. Если победим, никто нас не упрекнет. Если проиграем, живыми они нас не увидят.

Фляги с водкой снова пошли по рукам. Одна дошла до него. Он отпил глоток, и спиртное пожаром разлилось по кишкам, по желудку.

– Я с вами, господин капитан, – произнес кто-то басом. – Уж лучше так, чем гнить здесь!

– Я тоже!

– Я тоже!

Двадцать лейтенантов издали восторженный вопль. Они всегда думали так же, как он. Да и солдаты тоже. Лучше уж было броситься в пекло, чем подыхать на медленном огне в грязи траншеи Сент-Андре.

Им понадобился час, чтобы собрать людей и сообщить о наступлении. Все безоговорочно согласились с планом капитана – никому не пришла в голову идиотская мысль назвать его началом. Артиллеристам, засевшим в своих дотах на вершинах холмов, было приказано вплоть до нового распоряжения приостановить огонь. Вражеские окопы находились в восьми километрах, и все пространство было заполнено минами, кольями, насыпями, колючей проволокой.

Он наконец увидел, как у солдат загорелись глаза, напряглись вены на шее, посуровели лица, сжались челюсти. «Медведь» начал выпускать когти и показывать клыки. По его сигналу две тысячи человек взобрались на бруствер траншеи и рассыпались по ровному полю под прикрытием ночной темноты и тумана. Им посоветовали пользоваться ножами при возможной встрече с врагами, отошедшими от своих окопов. Избегать стрельбы, чтобы не выдать наступления раньше времени. Приложить все усилия, чтобы не подорваться на дьявольской мине.

Они беспрепятственно достигли первого рва в трехстах метрах от главной траншеи, быстро обследовали его, обнаружив только крыс, которые обгладывали скелеты, сгруппировались по сто человек, выкурили по сигарете, двинулись вперед по сигналу вибраторов мобильных телефонов, преодолели несколько окопов, сменяющих друг друга через каждые двести метров, не слишком глубоких и порой защищенных кольями.

Он возглавлял эту безмолвную волну, и душа его пела от восторга. Дыхание солдат несло его вперед, придавало ему силу, которую он не ощущал уже давно. Он вновь бежал вприпрыжку по холмистой равнине своего детства, опьянев от воли и простора. Ему случалось, в возрасте шести лет, уходить из дома на три-четыре дня. Мать, женщина тихая и, видимо, слегка тронувшаяся рассудком, едва замечала, что его нет дома – в любом случае, он не слышал от нее ни единого слова упрека. Ночной холод горячил ему лоб и щеки. Как прежде.

В следующих окопах усамов тоже не оказалось. Как и мин между рядами колючей проволоки. Похоже, все эти подонки убрались в главную траншею праздновать свой дьявольский рамадан. Они беспрепятственно прошли межу Сен-Шарль, большой монолит, окруженный каменной стенкой и вкопанный в землю на расстоянии в четыре километра от каждой линии. Вокруг разрывались снаряды, однако ни легионеры, ни исламисты не хотели разрушать межевой знак. И тем, и другим был необходим этот каменный блок, чтобы ориентироваться в небытии из камня и грязи.

В следующем окопе, первом на вражеской территории, они перегруппировались. Легионеры называли его рвом Аллаха. Вырытый и оборудованный исламистами, он мало отличался от европейских фортификаций. С начала войны второй пехотный брал его раз пятьдесят и столько же раз отдавал обратно, не выдержав натиска усамов. В этой узкой трубе царил тот же запах грязи, пороха, страданий и смерти, что в траншее Сент-Андре. Впрочем, слабый аромат пряностей в холодном воздухе – кориандра, перца, кардамона – заставлял предположить, что исламистские подонки питались несколько лучше, чем воины архангела Михаила.

Лейтенанты сгрудились вокруг него, чтобы обменяться первыми впечатлениями.

– Ни единой ящерки, господин капитан, – тихо произнес ближайший к нему офицер. – Даже странно, во рву Аллаха все как будто для нас подготовлено.