Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки - [18]

Андропов спрашивает:

– Вы читали статьи?

– Конечно.

– Как вы их находите?

А поскольку я никак их не «находил», то стал говорить об отсутствии логики, слабой аргументации и рыхлой композиции этих публикаций. Мой товарищ, сидевший рядом, наступил мне на ногу. И я умолк.

Оказывается, я устроил разнос переложенным для журнала речам Суслова, Пономарева и самого Андропова. Тем не менее на работу в ЦК меня взяли, и проработал я там девять лет…».

Никак не станем пояснять содержание этого отрывка, все тут предельно (или даже запредельно) откровенно. Но вот еще один свидетель – профессиональный «диссидент» Рой Медведев. Вместе с братом, биологом Жоресом, издал в 1971 году в США работу о советских психиатрических больницах («психушках»), где Жорес некоторое время содержался, а потом был выпущен под давлением «мировой общественности». Рой вспоминает, что эта их работа в Советском Союзе была опубликована в 1989 году в журнале «Искусство кино» в № 4—5. В нашей книге мы воздержались от описания ряда эпизодов, ибо это могло в то время повредить некоторым людям. Один из таких эпизодов следует рассказать в данной работе.

«Утром 31 мая я оповестил о случившемся не только своих друзей и знакомых из числа ученых и писателей, но и своих друзей, работавших в аппарате ЦК КПСС, – Георгия Шахназарова и Юрия Красина. Я уже побывал в Калуге, встречался с врачами, а мои друзья из числа старых большевиков – И.П. Гаврилов и Раиса Лерт встречались с Жоресом. Я подготовил письмо-протест на имя Брежнева и Косыгина, но Юрий Красин забраковал мой текст. «Оставь бумаги, – сказал он. – Мы сами напишем, как это здесь делается». Уже вечером этого же дня или в понедельник 1 июня Александр Бовин, работавший тогда референтом Генерального секретаря, положил нужную бумагу на стол своего шефа и дал все необходимые комментарии. Брежнев с вниманием относился в начале 70-х к Бовину. Генсеку нравились тексты тех речей и докладов, которые готовил для него Бовин. Выслушав своего помощника, Брежнев сразу же связался с Андроповым. Вот как рассказывает об этом сам Бовин: «Брат Роя Медведева Жорес работал в биологическом институте, и в один прекрасный день его посадили в психушку. Ко мне обратились люди с просьбой помочь, и я пошел к Брежневу. Он меня принял. На столе у него стоял телефон с громкой связью, он тыкает кнопку, а трубку не берет, но все слышно. «Нажимает» Андропова и говорит: «Юра, что там у тебя с этим Медведевым?» А я сижу слушаю. Андропов: «Да это мои м…ки перестарались, но я уже дал команду, чтобы выпустили». Брежнев: «Ну хорошо, я как раз тебе поэтому и звоню».

Можно легко представить, в какой ужас пришли бы добропорядочные советские граждане, если бы вдруг узнали тогда, что «диссидент» Медведев, якобы «преследуемый советской властью», имеет возможность знать разговоры Брежнева с Андроповым! Да ни одному генералу ЦРУ подобное присниться не могло! А вот «антисоветчику» Рою это удалось… Так сказать, «двойная законность». И соответственно, двойное дно у некоторых участников переговоров.

Это далеко не единственный случай такого рода, ставший теперь известным. Баловнем Советского государства был маленький театр, возглавляемый режиссером Ю. Любимовым. То была официально дозволенная сцена для либеральной еврейской интеллигенции Москвы. Здесь им разрешалось вынимать кукиш из кармана и показывать его залу из шестисот мест. Ну, а потом, что главное, шуметь об этом в печати миллионными тиражами. И, разумеется, экспортировать на Запад.

Любимов и его присные постоянно жаловались на притеснения, режиссер, карьеры ради, даже на Запад благополучно выехал. Но на самом-то деле все обстояло совсем иначе. Рой Медведев рассказал:

«Так, например, через своих консультантов Ю.В. Андропов познакомился с работой популярного, но считавшегося едва ли не крамольным театра на Таганке. В одном из интервью главного режиссера этого театра спросили, правда ли, что Андропов в прошлом покровительствовал Любимову и его театру. Юрий Любимов ответил: «Нет, просто когда мне закрыли первый спектакль «Павшие и живые», то друзья устроили мне встречу с ним. Он был секретарем ЦК. Я с ним имел долгую беседу. Он начал ее с того, что сказал: «Благодарю вас как отец». Я не понял, говорю: «За что, собственно?» – «А вы не приняли моих детей в театр». Оказывается, они очень хотели быть артистами, пришли ко мне. Мама с папой были в ужасе. Ребята были совсем молодые, действительно дети, и я сказал им, что все хотят в театр, но сперва надо кончить институт, а сейчас не надо… Они вернулись в слезах – жестокий дядя отказал, нам долго читал мораль… И за это он меня зауважал. Он сказал: «Мы с матерью не сумели их отговорить, а вы так сурово сказали, что они послушались». На вопрос, помогал ли Андропов Театру на Таганке в последующие годы, Любимов ответил: «Он уже не вмешивался в дела театра. Когда я с ним разговаривал, он произвел на меня впечатление человека умного. Он сразу мне сказал: «Давайте решим небольшую проблему, всех проблем все равно не решишь». Я говорю: «Конечно, конечно, самую маленькую. Вот если бы вы помогли, чтобы пошел спектакль «Павшие и живые»! Это же о погибших на войне, в их память. А тут поднялось такое…». А за всей этой историей с «Павшими и живыми» просто крылось то, что мы выбрали не тот состав поэтов. Так они в этом некомпетентны: они Кульчицкого приняли за еврея и просили заменить Светловым, а на самом деле Светлов – еврей. Среди избранных нами поэтов были Коган, Кульчицкий, Багрицкий, Пастернак, который тоже вызвал большой гнев».