Андрей Платонов - [46]

В этой же статье Платонов указывал на те ошибки при строительстве канала, которые были допущены в Петровскую эпоху: «…Петр страшно извел могучие леса, обнажил почву, поверхностный сток воды ничем не задерживался — реки начали засоряться, мелеть и заболачиваться» — и это уже речь не отчаянного борца с белогвардейской природой, а экологически грамотного, мыслящего специалиста.

Еще один из «епифанских» мотивов — принуждение народа к строительству, и здесь мы тоже видим фактическое отрицание Платоновым сходства двух эпох. Если и в повести, и в публицистике Платонов констатирует народное неучастие в делах Петра, явное или неявное сопротивление и саботаж, то в авторской современности все обстояло иначе, пусть даже определенные смысловые переклички и были. «Отношение населения к общественно-мелиоративным работам в Воронежской губернии всюду самое сочувственное… — писал мелиоратор Платонов в донесениях, отчетах, служебных и личных письмах. — Картина работ чрезвычайно красивая. Хохлы, хохлушки (с бусами на шее, в расшитых сорочках), волы, костры, тачанки — все это гремит, движется каруселями у плотины, блестит на солнце лопатами, а надо всем стоит бич — десятник, не дающий задуматься созерцательной украинской нации. Хорошо. Это — фронт, это напор и действительная работа». И как итог: «И если общественно-мелиоративные работы имеют в Воронежской губернии относительный успех, то этот успех выведен как результат из диалектического уравнения, с одной стороны были обстановка недорода, переменная рабочая сила, ее неквалифицированность и пр., и пр., с другой — неспящий, всегда на подводах, увлеченный единой идеей, технический персонал и поднятое им на дыбы в борьбе за жизнь и будущую прочную судьбу передовое крестьянство».

Бич-десятник, поднятое на дыбы крестьянство — по своим методам это, конечно, петровское, но оно в глазах Платонова осмыслено, оправдано, освящено. Будь советская критика объективнее, честнее и доброжелательнее к пролетарскому автору, она высказалась бы о его сочинении иначе, увидев во взглядах классово близкого писателя подчеркнутую роль народного сознания, которую, говоря о Петровской эпохе, он отрицал («…у нас народ такой охальник и ослушник!» — судит с позиции партии власти воевода Салтыков) и которая, с его точки зрения, при всех издержках и гримасах реального социализма проявила себя два столетия спустя. Платонов нимало не лукавил, а, напротив, искренне и убежденно писал в статье «Против халтурных судей» в ответ на обвинения в скрытой контрреволюционности: «В „Епифанских шлюзах“ у меня показано, что замыслы петровской эпохи осуществлялись против масс и в этом их бессилие. Стрельникова же толкует исчезнувшим фактом факт современности».

«Епифанские шлюзы» были призваны подчеркнуть «дутость» петровских прожектов не в подтверждение, а в опровержение дутости прожектов Великого Октября. Повесть, если уж и пытаться толковать ее с точки зрения аллюзий на современность, построена скорее не на сближении, а на противопоставлении двух эпох. Другое дело, что этой идеей «Епифанские шлюзы» не исчерпывались и повесть не сводилась к тому, чтобы хулить или хвалить современную жизнь. Ее автор — сторонник социализма, работник, инженер — да, но не агитатор, не пропагандист, не подпевала, не Демьян Бедный и даже не Владимир Маяковский — глубина и трагизм, объем и плотность жизни, осознание хрупкости и катастрофичности бытия мешали Платонову таковым стать, даже если б он захотел.

В «Епифанских шлюзах» показана неразрешимость столкновения человека и власти, человека и природы, человека и истории, человека и судьбы в докоммунистическую эпоху, представлявшуюся автору еще более трагической, чем в современности или в будущности, где эти противоречия должны быть благодаря революции решены. А пока что… «Покуда векует на свете душа, потуда она и бедует». История Бертрана Перри написана по законам античной трагедии, героя гонит рок, которому он в какой-то момент перестает сопротивляться и потому, что «кровя у него дохлые», и потому, что сам он слишком много чужой крови напрасно пролил, и потому, что казавшееся ему ясным и сподручным на планшетах, оказывается лукаво, трудно и могущественно в реальной жизни, и наконец потому, что он очарован, пленен, лишен воли и его жизнь оказывается жертвоприношением — в этом смысле Платонов полемичен по отношению к тем, кто называл пассивность, женственность и безвольность исключительными чертами русского народа.

Ничего подобного — народ живет своей мужественной жизнью, народ переживет царя, переживет все его прожекты, в крайнем случае убежит — благо в России с ее пространствами есть куда бежать. А вот мрачный Бердан Рамзеич (так по-свойски звали Бертрана), честный иностранец, прозванный сначала своими подчиненными Каторжным Командиром, а потом окрещенный сопровождающими его на казнь стражниками цыплаком, лучше б не приезжал в далекую страну во глубине азийского континента, не бросал бы невесту, погубив и ее, и свою жизнь. Оплаканный жалостливыми епифанскими бабами и за свое мужское одиночество, и за горемычную честность (нечестные, негоремычные, неоплаканные, подобные французу Трузсону, истинному виновнику неудачи Бертрана, выживают и обогащаются — но только России ни те ни другие не нужны, ибо России, по Платонову — а не по Петру Первому! — вообще не нужны иностранцы, она самодостаточна, и результат в ней будет достигнут лишь тогда, когда ее народ сознательно возьмется за дело, и в этом смысле Платонов, конечно, «антиевропеец» и почвенник, и в революции он видел не западную заразу, а выражение национального начала), Перри погибает в кремлевской пыточной башне, причем казнь совершается при весьма загадочных, непроясненных обстоятельствах.