Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист - [6]

У Марии Александровны было две замечательных дочери: Кира Васильевна — твоя мама — и Тамара Васильевна — твоя любимая тетя. Кстати, в своих интервью ты часто рассказывал о тете Томе.

Как тетя Тома переживает! Твои двоюродные братья, Митька и Ярослав, до сих пор потерянные… Юлька, твоя сестра, даже в больницу попала. Все отмечали, как папа держится… А папа не держится вовсе… Папа даже вынужден был сказать: «Да подождите вы с соболезнованиями! Вы же все перекладываете на меня, потому что вас очень много, а я один». И люди понимали, что в этом действительно есть резон. Все-таки я и постарше всех, вот уже восьмой десяток на исходе… Я сказал твоим ребятам на похоронах: «Что поделаешь, ребята. Время — лучший лекарь». Но какое там… Просто уходит все куда-то в глубину, а говорят, время… Может быть, я еще и поэтому с тобой разговариваю. Нужно выговориться. Держать это в себе невозможно. А поговорить, сынок, хочется обо всем, все-все вспомнить…

Мама и бабушка с тобой нянчились. В результате в тебе появилась некая инфантильность, и я всячески ее выбивал. Помнишь, как ты полтора месяца провел в летнем лагере за городом — детский садик вывез ребятишек на природу. Все это время ты не видел ни меня, ни маму, и, когда мы приехали тебя навестить, ты смотрел на нас как волчонок. Ты даже не дал себя приласкать. Ты был обижен, что мы так долго не приезжали. Нам тебя стало так жалко! А потом ты прижался ко мне, взял меня за руку. Мы устроили пикник на лужайке. И тут ты убил нас тем, что сразу же выругался матом — неизбежное влияние детсадовских друзей. Когда ты выругался в третий раз, я сказал: «Стоп, парень! Кто тебя учил?» К нашему изумлению, ты сказал: «Мне нужны бумага и карандаш». — «Ты хочешь записать имена тех, кто тебя учил?» — «Да». — «И тем самым заклеймить?» — пошутил я. «Да», — ответил ты серьезно, вряд ли понимая, что такое «заклеймить». Ты действительно стал называть имена и фамилии своих одногруппников. Примечательно, что через раз в твоем списке повторялось имя одного и того же мальчика. «Это кто, главный развратник?» — поинтересовался я. «Да», — подтвердил ты чуть не плача. С тех пор ты не повторял эти слова. На тебя не нужно было действовать запретом. Тебя можно было как-то отвлечь — так, что ты сразу все забывал.

Однажды в Вартемяках ты, совсем еще маленький, прибежал ко мне и закричал: «Папа, папа! Как сейчас дядя Толя на лошадь заругался!» Ты почему-то понял, что он именно выругался. «Как?» — спрашиваю я, и ты произнес нехорошее слово — такое, что и не всякий-то взрослый посмеет произнести. И вот тут педагогический дар, видимо, во мне сработал. И я спросил: «Подожди, подожди, сынок! А дядя Толя что сейчас делает?» — «Пашет». Я уточнил: «А лошадь ровно по борозде идет?» — «Не знаю» — задумался ты. «Так вот, сынок, — говорю я. — Наверное, она неровно по борозде шла, и дядя Толя направил ее и закричал: «Гляди еще!» Это слово по созвучию напоминало то, что ты недавно произнес. Ты изумился: «Да? А я как сказал?» А я говорю: «Да ты, наверное, так и сказал». И ты напрочь забыл это нехорошее слово. Еще мне понравилось, что ты не заупрямился и не пошел выяснять у дяди Толи, что же он там все-таки сказал. Когда мне удавалось быть таким убедительным с тобой, это действовало на тебя, наверное, лучше всего. Да и потом ты все тут же забывал — это особенности детского восприятия.

А помнишь, как Герой вздыбил шерсть на загривке, увидев тебя? Герой — злющий пес, живший во дворе у твоего дяди — моего брата Николая. Ты бежал ко мне с очередным «открытием». Герой сидел на длинной цепи. Видит — бежит мальчишка. Для него законов не существовало, он приготовился к прыжку. Когда я это увидел, то неожиданно для самого себя осадил его нечеловеческим голосом: «Герой!» От моего крика даже ты споткнулся и упал, а собака залезла в будку, поджав хвост. Такая была сила у звука! Тут вышел Николай и спросил, что случилось. Я говорю, собака собиралась на ребенка прыгнуть, а я с перепугу заорал на нее. И Николай поступил совершенно неожиданно, вроде бы совсем нелогично. Он предложил мне покормить Героя и принес миску с едой. Меня и так всего трясло… А Николай продолжал настаивать: «Позови собаку таким же властным голосом и покорми». И я решился: «Герой, иди сюда!» Из будки высунулась виноватая морда. «Ешь!» — приказал я. Пес стал есть, поглядывая на меня с опаской. Николай снова сказал нечто несусветное: «Теперь погладь его». — «Да ты что, Николай! — возмутился я. — Собака ест, как я могу ее погладить, она ведь тяпнуть может». — «Погладь, я тебе говорю», — не унимался брат. Пересилив в себе страх, я подошел к Герою и погладил его. А Коля говорит: «Ну все, теперь ты тоже его хозяин».

Кстати, Андрюха, не оттуда ли твоя любовь к собакам? Ты ведь очень их любил, хоть и страдал астмой (у тебя была аллергия на шерсть). У тебя жила овчарка Глаша, а потом смешная такса, которую ты прозвал Шурупом. Этот Шуруп был невозможным псом — перегрызал все провода в доме, но ты все равно любил его безумно. Глашенька снималась с тобой в «Блокпосте» — такая славная собака. Глашенька появилась у тебя после съемок в картине Мити Светозарова «Псы».