Андрей Белый [заметки]

1

Теперь мемориальные музеи-квартиры Пушкина и Белого находятся рядом.

2

Ноосфера (от греч. noos – ум, разум + сфера) – в узком смысле, исходящем из допущения, что существует только один-единственный, человеческий разум – сфера его приложения; в широком смысле, предполагающем изначальную разумность Вселенной, – тесно взаимодействующее как с человечеством в целом, так и с отдельными индивидами энергоинформационное поле Вселенной. В настоящей книге понятие «ноосфера» используется в этом последнем смысле.

3

Александр Блок подчеркивал: «…Символист уже изначала – теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою; он видит в ней клад, над которым расцветает цветок папоротника в июньскую полночь, и хочет сорвать в голубую полночь – „голубой цветок“. В лазури чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: „моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор“ (слова Вл. Соловьева. – В. Д.) – и сквозь все миры доходит к нему вначале – лишь сиянием чьей-то безмятежной улыбки».

4

У Андрея Белого встречается и другое толкование понятия «белый», раскрывающее его как физическую, так и сакральную сущность: «Белый цвет – соединение семи цветов, семи светильников, семи церквей. Любовь должна быть ни эгоистической, ни социальной – ни красной, ни розовой, а безмирной, иоанновой – белой». Постепенно писатель все более и более космизировал белый цвет и свет, превратив их в конечном счете в «белое начало жизни» и растворив в явлении и сиянии Софии Премудрости. Александру Блоку он даже как-то скажет: «Белый цвет – символ богочеловечества».

5

Вполне типичным представляется такой эпизод, рассказанный В. Ходасевичем: «Однажды в концерте… Н. Я. Брюсова, сестра поэта, толкнув локтем Андрея Белого, спросила его: „Смотрите, какой человек! Вы не знаете, кто эта обезьяна?“ – „Это мой папа“, – отвечал Андрей Белый с той любезнейшей, широчайшей улыбкой совершенного удовольствия, <…> которою он любил отвечать на неприятные вопросы».

6

Действительно, как эстафету принял Андрей Белый философский завет Ницше о символической архитектонике окружающей действительности. Ведь это в знаменитом трактате «Рождение трагедии из духа музыки», которым зачитывался А. Белый, говорилось: «Существо природы должно найти себе теперь символическое выражение; необходим новый мир символов, телесная символика во всей ее полноте, не только символика уст, лица, слова, но и совершенный, ритмизирующий все члены плясовой жест. Затем внезапно и порывисто растут другие символические силы, силы музыки, в ритмике, динамике и гармонии. Чтобы охватить это всеобщее освобождение от оков всех символических сил, человек должен был уже стоять на той высоте самоотчуждения, которая ищет своего символического выражения в указанных силах…»

7

Картезианец – приверженец философии Декарта, чье латинизированное имя – Картезий.

8

Биосфера – «…существеннейшая составная часть общей жизни Земли как планеты, энергетический экран между Землей и Космосом, та пленка, которая превращает определенную часть космической, в основном солнечной энергии, поступающей на Землю, в ценное высокомолекулярное органическое вещество» (Н. В. Тимофеев-Ресовский).

9

Константин Бальмонт в одном из своих литературных манифестов писал: «В то время как поэты-реалисты рассматривают мир наивно, как простые наблюдатели, подчиняясь вещественной его основе, поэтысимволисты, пересоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии. Сознание поэтов-реалистов не идет дальше рамок земной жизни, определенных с точностью и с томящей скукой верстовых столбов. Поэты-символисты никогда не теряют таинственной нити Ариадны, связывающей их с мировым лабиринтом Хаоса, они всегда овеяны дуновениями, идущими из области запредельного, и потому, как бы против их воли, за словами, которые они произносят, чудится гул еще других, не их голосов, ощущается говор стихий, отрывки из хоров, звучащих в Святая Святых мыслимой нами Вселенной». Не менее категоричен другой теоретик символизма – Вячеслав Иванов: «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном (иератическом и магическом) языке намека и внушения нечто неизъяснимое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине».

10

Андрей Белый писал «зоря», а не «заря».

11

Эллис причислял себя к марксистам, и во время вооруженного восстания в Москве в декабре 1905 года его гостиничный номер превратился в филиал штаба краснопресненских дружинников, за что хозяин «явки» после разгрома восстания ненадолго угодил в тюрьму. И еще он обладал редким мимическим даром: умел перевоплощаться и шаржированно изображать любого знакомого, устраивая подчас настоящие моноспектакли.

12

В одном из писем Маргарите Морозовой он писал: «Люблю. Радуюсь. Сквозь вихри снегов, восторг метелей слышу лазурную музыку ваших глаз. Лазурь везде. Со мною небо!» Из другого письма: «Вы – лазурный полет неба, мне сияющий. Какое счастье, что Вы существуете».

13

После революции Поляков не бежал за границу, остался в России, но, лишенный всего своего состояния, умер в полном забвении и нищете.

14

Вечность являлась в поэтическом сознании Белого (как, впрочем, всё в бесконечной Вселенной) расцвеченной всеми цветами радуги. В письме А. Блоку в начале февраля 1905 года он напишет: «Милый, Милый – мир нас должен возненавидеть, потому что мы не должны быть от мира, но от золота, роз, лазури, снега и пурпура. – Лазурно-золотые, снегопурпурные розы Вечности!» (выделено мной. – В. Д.).

15

Опубликовано в январском номере символистского журнала «Новый путь» за 1903 год в виде анонимного письма, подписанного «студент-естественник».

16

Объективность в различных оценках и характеристиках оставляет желать лучшего – зато субъективность перехлестывает через край. Вот, к примеру, более чем субъективное мнение Анны Ахматовой. Лидия Чуковская, написавшая трехтомные воспоминания о великой поэтессе, как-то спросила ее, была ли Любовь Дмитриевна красавицей. И услышала в ответ: «Что Вы…с такой спиной! Она не только не была красива, она была ужасна! Я познакомилась с ней, когда ей исполнилось тридцать лет. Самое главное в этой женщине была спина – широченная, сутулая. И бас. И толстые, большие ноги и руки. Внутренне же она была неприятная, недоброжелательная, точно сломанная чем-то… Но он (Блок. – В. Д.) всегда, всю жизнь видел в ней ту девушку, в которую когда-то влюбился… И любил ее…» В другой раз Ахматова столь же безапелляционно добавила: «Люба была круглая дура. <…>»

17

Приведенные характеристики относятся к молодому А. Белому. Но и в зрелые годы он по-прежнему производил столь же неизгладимое впечатление. Е. К. Гальперина однажды встретила его – пятидесятилетнего – в самом центре Москвы, на Никольской улице: писатель не шел – летел по запруженной народом улице, и толпа инстинктивно раздвигалась перед ним. «<…> Глаза его, – рассказывает мемуаристка, – поражали своей одухотворенностью… полным отсутствием, так сказать, земных каких-то свечений. <…> Там ни зрачка, ничего не было – там шел свет из его глаз. <…> Свет совершенно поразительный – отрешенности от всего земного. <… > Когда он шел, то давали ему дорогу, не почему-либо, а потому что шел пророк. Ничего не сделаешь: хоть при советской власти, хоть во времена рыцарей… – если идет пророк, все равно все отстраняются».

18

Начало сибаритского пиршества и всеобщего разгула один из приглашенных гостей описывал так: «Посредине, в длину огромного стола, шла широкая густая гряда ландышей. Знаю, что ландышей было 40 тысяч штук, и знаю, что в садоводстве Ноева было уплачено 4 тысячи золотых рублей за гряду. Январь ведь был, и каждый ландыш стоил гривенник. На закусочном огромном столе, который и описать теперь невозможно, на обоих концах стояли оформленные ледяные глыбы, а через лед светились разноцветные огни, как-то ловко включенные в лед лампочки. В глыбах были ведра с икрой. После закусочного стола сели за стол обеденный…» В памяти участников грандиозного банкета сохранились не только подробности меню и перечень бесчисленных блюд, но и выразительные детали поведения перепивших гостей. Так, приехавшая из Парижа художница Е. С. Кругликова (где она проживала постоянно и держала художественное ателье, превратившееся в декадентский салон) – дама, мягко говоря, в возрасте – под влиянием выпитого уселась на колени к Андрею Белому, и никакие уговоры не могли заставить ее покинуть облюбованное место. Кстати, Елизавете Кругликовой принадлежит один из самых оригинальных портретов Белого, выполненный в виде черного силуэта: художнице удалось передать, казалось бы, непередаваемое в рисунке – нервные движения писателя, стоящего на лекторской трибуне.

19

«Голуборозники» не только считали символистов своими духовными отцами и наставниками, но даже пытались перещеголять их в своих художественных новациях, пытаясь, что называется, быть большими католиками, чем сам римский папа. А. Белый не без юмора вспоминает, как ему пришлось участвовать в совместном театральном проекте вместе с экстравагантным Сергеем Судейкиным, вызвавшимся оформить спектакль театра марионеток и, не задумываясь, объявившим: «Я вас понял… Занавес – взлетает; на сцене – рояль; на рояле – скрипичный футляр; он раскрылся, а из него – Мадонна с рожками: голая». На подобные режиссерские решения даже у терпимого к любой оригинальности Белого слов не хватало…

20

В 1918 году этот призыв эхом отзовется в гениальном постреволюционном шедевре «Двенадцать»: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем, / Мировой пожар в крови – / Господи, благослови!»

21

В 1919 году он вместе с Бердяевым, по решению Совнаркома, на одном и том же «философском пароходе» был выслан из России. Булгаков также был включен ГПУ в «черный список» враждебно настроенных к советской власти и подлежащих выдворению интеллигентов. Но выбирался в Европу самостоятельно – через Крым и Константинополь (Стамбул).

22

Фактически С. Н. Тургенева оставила своего первого мужа, что и явилось причиной его преждевременной смерти от сердечного приступа. В итоге у нее сложились достаточно непростые отношения со всеми тремя дочерьми.

23

Прототипом главного героя явился ближайший друг – Сергей Соловьев, у него был серьезный роман с крестьянской девушкой, он собирался жениться на ней, но брак расстроился. Сергей же рассказал Белому об одной известной сельской секте, избравшей своим символом голубя.

24

В одном из каирских писем Белый писал Морозовой: «Как нравоучительно наше путешествие: ехали из России на Запад, а вернемся в Россию с Востока. Искали Запада, а нашли Восток. Боже, до чего мертвы иностранцы: ни одного умного слова, ни одного подлинного порыва, деньги, деньги и деньги и холодный расчет. Еду в Россию полемически настроенный против нашей мусагетской платформы. Культуру Европы придумали русские; на Западе есть цивилизация; западной культуры в нашем смысле слова нет; такая культура в зачаточном виде есть только в России. Возвращаюсь в Россию в десять раз более русским».

25

Ормузд и Ариман – искаженные имена двух главных персонажей древнеперсидской мифологии (так они писались примерно до 20-х годов ХХ века). Современное написание Ормузда – верховного бога зороастрийского пантеона – Ахурамазда, а Аримана – его главного антагониста, владыки и символа сил зла, тьмы и смерти – Ангро-Майнью.

26

Андрей Белый всегда писал фамилию доктора, на долгое время ставшего его Учителем и Наставником, через «е», хотя по-немецки она звучит как Штайнер (Steiner – дифтонг ei в немецком языке читается – «ай»). В данном факте, как в капле воды, отображаются труднообъяснимые и малопонятные перипетии русской фонетической трансформации немецких слов и фамилий (последних – в особенности). Можно привести десятки и сотни примеров, где немецкие имена и фамилии звучат искаженно. Например, фамилия знаменитого поэта Генриха Гейне укоренилась в русской традиции совсем не в той огласовке, какой она звучит на самом деле (немцы произносят Heinrich Heine – «Хайнрих Хайне»). В настоящее время традиционное русское искажение фамилии Штейнер пытаются преодолеть: в переизданиях его трудов и в антропософской литературе во многих случаях значится теперь Штайнер. В результате же возникает еще большая путаница: в библиотечных каталожных ящиках половина карточек оформлены на фамилию Штейнер, а другая половина значится под фамилией Штайнер и располагается отдельно от первой. Такое же недоразумение наблюдается в интернет-сайтах, где преобладает старое написание. В настоящей книге фамилия немецкого антропософа будет писаться так, как она принималась А. Белым. (Некоторые считают Штейнера австрийцем – по месту его рождения, но на самом деле родился он в Хорватии, входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи.)

27

Э о н – очень продолжительный период времени в развитии Вселенной, в течение которого точка равноденствия проходит весь зодиак, то есть ровно 26 тысяч лет.

28

Так именовалась замысленная Белым трилогия, состоящая из «Серебряного голубя», «Петербурга» и ненаписанного третьего романа «Невидимый град».

29

Михаил Иванович Терещенко (1886–1958) – миллионер-сахарозаводчик, владелец (совместно с сестрами) издательства «Сирин»; впоследствии, в 1917 году – министр финансов и министр иностранных дел Временного правительства.

30

К примеру, такой чисто антропософский пассаж, который автор вложил в уста эсера-террориста Дудкина: «Не путайте аллегорию с символом: аллегория – это символ, ставший ходячей словесностью; например, обычное понимание вашего „вне себя“; символ же есть самая апелляция к пережитому вами там – над жестяницей; приглашение что-либо искусственно пережить пережитое так… Но более соответственным термином будет термин иной: пульсация стихийного тела. Вы так именно пережили себя; под влиянием потрясения совершенно реально в вас дрогнуло стихийное тело, на мгновение отделилось, отлипло от тела физического, и вот вы пережили все то, что вы там пережили: затасканные словесные сочетания вроде „бездна – без дна“ или „вне… себя“ углубились, для вас стали жизненной правдою, символом; переживания своего стихийного тела, по учению иных мистических школ, превращают словесные смыслы и аллегории в смыслы реальные, в символы; так как этими символами изобилуют произведения мистиков, то теперь-то, после пережитого, я и советую вам этих мистиков почитать…»

31

«Человек существовал, когда еще не было никакой Земли, – говорил и писал Штейнер. – Но этого нельзя представить себе… таким образом, как будто он раньше жил на других планетах и в известный момент переселился на Землю. Напротив, сама эта Земля развивалась вместе с человеком. Она прошла, как и он, три главные ступени развития, прежде чем сделаться тем, что мы теперь называем „Землею“. <…> Прежде чем мировое тело, на котором протекает жизнь человека, стало Землею, оно имело три другие формы, которые обозначают как Сатурн, Солнце и Луну. Таким образом, можно говорить о четырех планетах, на которых протекают четыре главные ступени человеческого развития. Дело обстоит так, что Земля, прежде чем стать именно Землею, была Луной, еще раньше – Солнцем, а еще раньше – Сатурном. <…>»

32

Перед отъездом из Дорнаха на Родину Андрей Белый писал жене (ибо формально, по швейцарским документам, она продолжала таковой считаться): «Последний, верный, вечный друг, – / Не осуди мое молчанье; / В нем – грусть: стыдливый в нем испуг, / Любви невыразимой знанье». Далее последовали другие стихи, все одинаково озаглавленные – «Асе» и с одним и тем же мотивом: «Опять бирюзеешь напевно / В безгневно зареющем сне; / Приди же, моя королевна, – Моя королевна, ко мне!» // […] // «Ты вся как ландыш, легкий, чистый, / Улыбки милой луч разлит. / Смех бархатистый, смех лучистый / И – воздух розовый ланит». // […] // «В давнем – грядущие встречи / В будущем – давность мечты: / Неизреченные речи / Неизъяснимая – Ты!»

33

«Дневник» этот имеет заголовок «Материал к биографии (интимный)». Он не предназначался для посторонних глаз, хотя и был в свое время конфискован органами НКВД после ареста второй жены писателя – К. Н. Бугаевой. В конце 80-х годов XX столетия материалы за 1913–1915 годы, касающиеся пребывания А. Белого в антропософской общине в Дорнахе, были опубликованы в Париже в составе 6, 8 и 9-го выпусков исторического альманаха «Минувшее», а в начале 90-х годов переизданы в России.

34

Как бы это парадоксально ни прозвучало, но в марте 1914 года, Асе (Анне) Тургеневой и Андрею Белому (Борису Бугаеву) пришлось официально оформить – нет, не развод (поскольку они жили в гражданском браке), – а, наоборот, самый брак. По швейцарским законам, право на совместное проживание имели только такие пары, кто мог предъявить документы о венчании (остальные подлежали выдворению за пределы страны). Так Ася и Белый, несмотря на переход их супружеских отношений в разряд платонических, вынуждены были пройти через церковный обряд бракосочетания для получения всех нужных документов (в Дорнахе их на сей счет уже неоднократно предупреждали).

35

Антропософский Ариман – «Дух лжи» – имеет мало общего с Ариманом авестийским, олицетворявшим в первую очередь Мировое начало Хаоса. Другим персонажем демонического соблазна, по учению Штейнера, является Люцифер – «Дух гордыни» и «Искуситель».

36

В новогоднюю ночь с 31 декабря 1922 года на 1 января 1923 года Первый Гётеанум, где имелось множество деревянных конструкций, сгорел, подожженный политическими и идеологическими конкурентами Штейнера. Возрождение и новое строительство Второго Гётеанума было надолго прервано смертью Рудольфа Штейнера, последовавшей в Дорнахе 30 марта 1925 года.

37

«Тетками» в антропософской общине звали зрелых, но эмоционально неуравновешенных последовательниц Штейнера (он сам и придумал это прозвище), походивших более на экзальтированных поклонниц какого-нибудь модного артиста, чем на приверженок серьезного антропософского учения. По разъяснению Белого, «теософских тетушек» (другой вариант того же прозвища) волновали главным образом «оккультно-мистические и житейские сплетни».

38

Сам роман Иванов-Разумник считал высшим достижением не только самого писателя, но и «всей русской литературы последних лет».

39

Друг детства Сергей Соловьев (1885–1942) к тому времени стал православным священником, а позже (и неожиданно для всех) изменил свою религиозную ориентацию, приняв католичество (что оттолкнуло от него ближайших друзей и знакомых). Занимался в основном литературными переводами, но, страдая с детства наследственным психическим заболеванием, нередко проходил курс лечения в соответствующих лечебницах. Неоднократно арестовывался; умер во время войны в эвакуации, мучаясь манией преследования.

40

Тогда же Есенин написал статью об Андрее Белом, но она ни при жизни, ни после смерти автора опубликована не была, а потом безвозвратно исчезла в годы Отечественной войны, когда во время оккупации Царского (Детского) Села немецкими войсками погибла значительная часть архива Иванова-Разумника.

41

А. Белый нашел в романе Льва Толстого фразу, под которой мог бы подписаться любой антропософ (правда, цитируя по памяти, допустил некоторые малозначительные отклонения от толстовского текста): «– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шепотом, – <…> что когда вспоминаешь, вспоминаешь, все вспоминаешь, до того довспоминаешься, то помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете… <…>»

42

В кратком изложении самого Белого «прощание» с теперь уже бывшими друзьями выглядит несколько по-иному: «<…> Кислейшая и последняя встреча с Мережковскими; ясно, что они меня проклянут; <…> я резко обрываю Гиппиус, когда она ругает Разумника».

43

С. Д. Мстиславский стал членом Президиума ВЦИК, членом первой Брестской делегации, направленной для заключения мира с Германией, позже – комиссаром всех партизанских отрядов и формирований РСФСР.

44

Декретом Петросовета от 7 ноября 1918 года Царское Село – летняя резиденция русских царей – было переименовано в Детское Село.

45

Дворец искусств под патронатом Наркомпроса начал свою работу в начале 1919 года, и А. Белый принял активное участие в его организации. Здесь устраивались литературно-музыкальные вечера, дискуссии, читались лекции, рефераты, новые произведения маститых и начинающих авторов; всего функционировало четыре отдела – литературный, художественный, музыкальный и историко-археологический. Дворец искусств располагался по адресу: Поварская улица, дом 52 и занимал роскошное здание, известное как «дом Ростовых», описанное Львом Толстым в романе «Война и мир». На самом деле это была усадьба князей Долгоруких, последним владельцем которой перед национализацией являлся граф Соллогуб. Сразу же после переезда советского правительства в Москву здесь некоторое время размещался Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) во главе с И. В. Сталиным, а после ликвидации Дворца искусств – учебное заведение – Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова. В последние десятилетия XX века здесь располагалось Правление Союза писателей СССР, в настоящее время – Исполком Международного сообщества писательских союзов.

46

Напечатанная в 1888 году книга Л. Н.Толстого была запрещена цензурой и пущена под нож (уцелело всего лишь три экземпляра). Полное русское издание увидело свет только в 1891 году в Женеве, а затем в 1913 году в составе 13-го тома собрания сочинений Л. Толстого.

47

А. Белый следующим образом характеризовал советскую бюрократию: «Ужасно грустно: грустно и тяжело мне сейчас вообще; Москва – мертвый сон, канцелярщина и все увеличивающийся „идиотизм“ правительственной власти; „они“ разводят всюду свою отвратительную мертвечину. Порой негодование душит: негодуешь, разумеется, не на Революцию, ни даже на коммунизм (хотя – что „они“ сделали с коммунизмом!!). Негодуешь на хамство, мелочность, тупость и жестокую меднолобость руководителей».

48

В позднейших записях, сделанных спустя сорок четыре года, Ахматова восстановила собственные впечатления о панихиде: над гробом Блока стоял «солдат» – седой старик, лысый, с безумными глазами (это был Андрей Белый).

49

В парижском архиве А. Кусикова сохранились письма Аси Тургеневой; они не оставляют сомнений в том, сколь далеко зашли их интимные отношения. В одном из писем Ася откровенно говорит Кусикову о своих чувствах к А. Белому: «Ты спрашивал, люблю ли Анд[рея] Б[елого]. Как ребенка, который потерялся и плачет, – душа разрывается от жалости. И то, что мы с ним столько прекрасного вместе пережили. И то, что он не выдержал и отшатнулся – если не в основном, то все же в очень большой доле своей души, – этого я не могла ему простить. Но я сама поставила его в такие трудные условия. Ломаясь, он и меня надломил. Малейшее мужское в нем ко мне во мне вызывает негодование – чтобы не сказать больше. Жить – не с ним, – а просто рядом с ним – для меня было бы немыслимо. <…>»

50

Однажды Белый лицом к лицу столкнулся с Ниной в редакции одной из берлинских газет, где она подрабатывала мелкой и случайной работой. Они даже посидели в ресторане, но после этого расстались, как чужие, навсегда. (Через несколько лет в Италии, оказавшись в полной нищете, она покончит жизнь самоубийством.)

51

Постоянное злорадство у злопыхателей вызывало и случайное совпадение литературного псевдонима – Белый – с разгромленным в ходе кровопролитной Гражданской войны Бельм движением, представители которого в обиходе попросту именовались «белыми».

52

На одном из писем того времени, отправленных А. Белым, указан следующий обратный адрес: «Бережковская набережная, Красный Луг, Дорогомиловский химический завод, добраться так: по 17-му до Девичьего монастыря; оттуда через реку (направо от Монастыря). На той стороне реки единственный белый 2-этажный дом смотрит окнами на Монастырь (я там живу). Не надо ходить на Воробьевы горы. Именно направо от Монастыря».

53

В целом же разговор тогда у Белого и Есенина состоялся очень и очень непростой. В тот раз поэты пришли к Пильняку – каждый по своему делу (у Белого решался вопрос о столь необходимом ему гонораре). Но хозяевам нужно было срочно куда-то отлучиться, и они оставили наедине двух старых и симпатизирующих друг другу знакомцев.

Двухчасовая беседа, однако, оказалась невеселой, несмотря на то, что Есенин принес с собой четыре бутылки вина. Вспоминали Берлин, где Есенин летом 1922 года прожил около месяца по пути в Америку. Сами они тогда не встречались (неудивительно для Берлина, где тогда проживало чуть ли не полмиллиона русских). Но зато Есенина в эти дни постоянно сопровождал его приятель Кусиков, а с ним – Ася Тургенева. Вот об Асе они и проговорили два часа. Есенин знал ее хорошо, общался тесно и, сам того не желая, подтвердил все худшие подозрения Белого, доведя его до слез.

54

Художница оставила и словесную зарисовку внешности А. Белого: «<…> У него оригинальная наружность. Жарясь на солнце, он так загорел, что походил на индейца, с темной, красно-коричневой кожей. И тем ярче выделялись на лице его голубые светлые глаза среди черных густых и коротких ресниц. Взгляд его был чрезвычайно острый и необычайный. Большой облысевший лоб и по бокам завитки седых волос. Он большей частью ходил в ярко-красном одеянии».

55

По воспоминаниям Е. К. Гальпериной-Осмеркиной, ту же космистскую тему затронул Белый однажды и на своем литературном вечере в Политехническом музее. Во время выступления он неожиданно воскликнул: «Мы суть суммы созвездий!» Аудитория замерла в недоумении, и в ответах на вопросы писателю пришлось пояснять: «Каждый атом нашего тела является уже какой-то галактикой».

56

Поразительно и то, что спустя десять лет пребывание самого А. Белого в Коктебеле также завершилось в конечном счете его смертью – от последствий полученного здесь солнечного удара.

57

В одном из писем А. Белый назвал Когана «курицей с коммунистическими крыльями».

58

Тема в то время исключительно модная и в разной форме активно обсуждаемая на страницах печати (свидетельством последнего, помимо эпопеи А. Белого, может служить также известный роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»).

59

С точки зрения современных словообразовательных принципов лучше было бы сказать – «космоэтика», но мы будем употреблять лексему, придуманную и введенную в оборот самим писателем.

60

Трудно даже предположить, что бы могло случиться, попади эпистолярная исповедь Белого в руки репрессивных органов, однако, по счастью, письма, подобные процитированному, по почте никогда не пересылались, а передавались «с оказией», то есть через доверенных лиц.

61

Спиноза писал свои труды в соответствии с канонами геометрии; главное его философское произведение называется «Этика, доказанная в геометрическом порядке…».

62

Декарт (латинизированное имя – Картезий) утверждал, что Вселенная появилась из первичных вихрей вещества.

63

Согласно А. Белому, поэт и ученый описывают одну и ту же реальность различными способами; ему не могли не быть близки такие, к примеру, строки из упомянутого сонета Бодлера: «<Природа – некий храм, где от живых колонн / Обрывки смутных фраз исходят временами. / Как в чаще символов, мы бродим в этом храме, / И взглядом родственным глядит на смертных он. // Подобно голосам на дальнем расстоянье, / Когда их стройный хор един, как тень и свет, / Перекликаются звук, запах, форма, цвет, / Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье. <…>»

64

К этому можно еще добавить воспоминания Н. И. Гаген-Торн. Проездом она посетила А. Белого и Клавдию Николаевну в Москве, чтобы поделиться сведениями о шаманах, ими она в то время занималась, работая в ленинградском Институте народов Севера. Ее рассказ привел Белого в полнейший восторг: он увидел в шаманских полетах в иные миры свидетельство «странствия души», которое испытывал сам в минуты контактов с ноосферой и творческих озарений.

65

Вот что, к примеру, писал Тициан Табидзе в центральной партийной (!) газете «Заря Востока» 1 июля 1927 года: «Андрей Белый и Александр Блок – „два трепетных крыла“ русского символизма. <…> Нередко Андрея Белого отмечают чертами гения – и это не только в узком кругу символистов, где впоследствии у него оказалось больше врагов, чем друзей, а совершенно в других писательских слоях. Роман Андрея Белого „Петербург“ до сих пор остается непревзойденным в русской литературе. <…> Влияние Андрея Белого на современную русскую прозу весьма велико, и вряд ли найдется сейчас писатель в прозе, который не прошел бы сквозь Белого, как раньше проходили сквозь Гоголя и Достоевского. <…>» И это когда в Москве официальные структуры вообще отказались отмечать 25-летие литературной деятельности писателя.

66

Иванов-Разумник пережил Андрея Белого на двенадцать лет. Постоянно подвергался репрессиям. Перед войной вновь вернулся в свое родное Детское (бывшее Царское) Село, в очередной раз переименованное – на сей раз в город Пушкин. Во время блокады Ленинграда оказался на территории, оккупированной фашистами, и вместе с женой (немкой по национальности) был вывезен в Германию, где скончался на другой год после окончания войны, не успев воспользоваться полученной визой на выезд в США. До конца своих дней продолжал считать своего друга Андрея Белого одним из самых выдающихся писателей XX века.

67

Ответ же был таков: «На вопросы о том, как я стал символистом и когда стал, по совести отвечаю: никак не стал, никогда не становился, но всегда бьл символистом (до встречи со словами „символ“, „символист“). <…>»

68

Использовано: Андрей Белый: Хронологическая канва жизни и творчества / Составитель А. В. Лавров // Андрей Белый: Проблемы творчества. М., 1988.