Андреевы игрушки - [2]

_4_

_ _*Малаховка, 60-е* 1. Собашники и старьевщики_ Мое первое воспоминание - выстрел за воротами. Мы на него вышли, поэтому я знаю, что он был. Пулеметная очередь крови на снегу, Рекса убили. Помню не как он выглядел, а гладко-огромную голову на ощупь. Мы с бабулей смотрим за воротами вслед мельчающей машине собашников, как мы их называли. Даже успели увидеть, как его затаскивают, хотя я в этом и не очень уверен. Обычный для того времени случай. Собашников в поселках боялись, как в городах несколько ранее "воронков" НКВД. Но есть разница: "воронков" боялись кто знал, а собашников - все. Советовали друг другу не выпускать без ошейников, которые сообщают, что, мол, есть у собаки хозяин. Но при этом говорили, что от собашников, которым нужно дать план, и ошейник не спасет. Будто бы они специально сначала выслеживают, у кого есть собака. Так что лучше с участка вообще не выпускать. Но не зимой, а летом по-настоящему въехали шестидесятые в мою жизнь в карете старьевщика. Я только так говорю, что в карете. А на самом деле в запряженной водовозом телеге с поставленным на попа огромным ящиком. В боку ящика вырезана квадратная дыра вроде окна. Мы за ним бежали, а водитель время от времени, лениво целясь, щелкал назад длинным бичом, стараясь попасть по пальцам и изредка кого-нибудь задевая. Эту идиллическую картинку с каретой старьевщика и толпой толкающихся ребятишек за ней я посвящаю своему сыну, который уже не увидит ничего подобного. От щелканий бича, грозных окриков и обжигающей боли нам становилось только веселее. Мечтой каждого был стреляющий пробками пугач, на который старьевщик выменивал тряпки и ненужные части мебели. Нужно было только стянуть эту необходимую валюту у зазевавшейся бабки. Впрочем, о счастливых обладателях пугачей больше рассказывали, чем их действительно видели. Хотя кто-то якобы уже дал кому-то пострелять. У меня его не было никогда. Бабки старьевщиков не любили, боялись их, как когда-то - проезжих цыган. Как зимой - собашников. Тех и других окружала тайна, мистическая и одновременно, как всегда, неприличная. В деятельности старьевщика усматривалось какое-то неизвестное преступление. Они были отщепенцы, изгои, как палачи в средние века. Их подозревали в воровстве, хотя точно знаю, что ни один старьевщик моего времени сам ничего не украл. Их никогда бы никто не пустил в дом. Наши бабки ревниво следили, чтобы ничто из домашнего хлама не попало с внуком в роли посредника в грешные руки хозяина кареты и пугачей. Но при этом очень радовались, когда что-то такое происходило с хламом и внуком соседки. Тут в этом смысле солидарности не было. Не помню, чтобы Андрей бежал с нами. Прокатившись между нашим глухим забором и его - разреженным, малаховская редкость, за которым виден дом с остекленным верхом, карета сворачивает к "керосинке" и здесь куда-то девается. _

_7_

_ _Страшный дом_* Источники страха в Малаховке 60-х - дураки, сироты и калеки. Под "дураками" я подразумеваю тех, кого так традиционно звали в русском народе, а в эпоху массовой популярности психиатрии отстраненно называют умственно отсталыми. Эти три категории населения не были, конечно, более распространены тогда, чем в любое другое время, например, сейчас, но были более заметны. Сейчас они не скрываются, повылезли на улицы. Мы их постоянно видим, к ним привыкаем и поэтому не думаем о них, пройдя. Даже если жалеем. Кроме того, между "нами" и "ими" нет большой разницы. Мы все предоставлены государством самим себе. Но в эпоху, когда "белый билет" был позором, о чем мы можем судить по лучшим фильмам того времени, и недостаток ума, органов или родителей был проблемой для всего общества. Никому бы не пришло в голову притвориться калекой или сиротой. Иметь даже неполную семью (у меня была полная), тем более не иметь никакой, было стыдно. Как и не пойти в армию по состоянию здоровья. (Все изменится в 70-е.) Например, умственная отсталость, как мне кажется, воспринималась на фоне общего культа прогресса, а недостаток чего бы то ни было (семьи, здоровья, ума) - на фоне столь же общих мечтаний об изобилии и процветании. Представления о прогрессе, процветании, а еще - о "норме" объединяли чиновников, первых диссидентов и обывателей.

* * * Детский дом у нас в Малаховке был на соседней улице. И представлял собой просто огороженную прореженным забором зеленую поляну вроде тех, что сейчас иногда делают искусственным образом перед офисами. Внутри стояло несколько молчаливых флигелей, один - с верандой, перед которыми устроены разные снаряды для упражнений и лазанья. Сейчас на этом месте какая-то фирма, через поваленный забор, чередуясь, заезжают машины. Но труба котельной, о происходящем в которой мы любили фантазировать, по-прежнему неприятно торчит справа, уже бездействующая. После обеда, а я думаю, что после "мертвого часа", их выводили на прогулку. Впереди воспитательница. Кажется, принято писать о том, как преследовали детдомовцев. Ничего подобного у нас не было. Мы решались только издали следовать за их желтоцветной процессией до Советской улицы. Они ее переходили, а мы возвращались. Советская улица с двумя облупленными трансформаторными башнями была другой границей, которую мы преодолевали лишь в сопровождении старших. С противоположной стороны наши передвижения ограничивали глубины Обрапроса. На Советскую улицу я только заглядывал, искренне считая, что там не живет никто. Во всяком случае всегда было очень пустынно. А лет в двенадцать проехался по ней на велосипеде, все-таки не пешком же. И обнаружил, что там даже есть еще одна школа с детьми, о существовании которой не подозревал. Но "сироты" были редким эпизодом моего детства. Я же не каждый раз оказывался на улице. Не ждали же мы их. Вот появления "дураков" не поддавались регулированию. В каждом населенном пункте, в городском районе, в деревне есть свой дебил, это всем известно. Местные им гордятся как достопримечательностью. Был и у нас обычного вида, они же все одинаковые. С капающей из открытого рта слюной, выпученными глазами и проч. Я его видел то на рынке, где его прикармливали, то проходящим по нашей улице. Не знаю, где он жил. Известно также, что бывают дебилы опасные, бегают за детьми, особенно за девочками. Может быть, они просто хотят, чтобы с ними поиграли. Один был даже описан Фолкнером. А есть тихие, безвредные. Которые, мне всегда казалось, знают, что они дебилы. Наш был из тихих. Я его не боялся, было просто неприятно на него смотреть, и я отворачивался. Опасность представляли "дураки", о которых это не сразу понятно, и живут как все, рядом. Таким был сын соседа дяди Саши Толик. Их участок примыкал к нашему, оградой служили кусты малины. Дядя Саша был великий мастер, как о нем все говорили. Он построил нам каменную часть дома. До этого там была огромная терраса, которой я "не застал", хотя физически уже существовал. Доказательством, кроме фотографий, служит мое не столько воспоминание, сколько ощущение строительства. Я сижу верхом на балке, перекинутой через яму фундамента, а дядя Саша на соседней что-то строгает. Вероятно, это он меня усадил. Ведь не мог же я тут впервые появиться ниоткуда. Если я это уже помню, то, значит, было и что-то предшествующее. Кроме Толика, у дяди Саши была дочь, красавица, толстуха и совершенно нормальная Таня. Что Толик умственно отсталый, я бы не догадался, если бы не подслушал шепчущихся бабулю и маму. Способность к ремеслу он унаследовал от отца. Все время что-то мастерил, однажды замечательно сделал шалаш на таких типа свай, который внутри был настоящий дом. Он меня в него пускал. Другой "дурак" был пришлый. Очень интеллигентный и, вероятно, в каком-нибудь ином смысле очень умный, например начитанный, Славка. Но знаете, бывают отклонения в поведении или внешнем виде, которых дети не прощают. Остались мною невыясненными отношения, которые связывали моих родных и Славкиного деда. Но они у нас появлялись вдвоем. И дед оставлял на меня внука, неприятно произносящего слово "цаца" и с вечной зеленью в ноздрях. Того и другого было достаточно, чтобы я стеснялся знакомства и был рад, что приходил - в памяти осталось, будто бы так всегда совпадало, - хорошенький Вадим, Вадик, Димочка, с которым мы над Славой смеялись. За что впоследствии и были наказаны. Вернее, не совсем за это и наказан был только я. Еще местом, где мы курили искусственный лед, было у Андрея на участке под деревянными ступеньками входа в дом. В просветы нам хорошо заранее видно, кто подходит. Однажды он стащил у матери неполную пачку настоящих сигарет, но "попробовать" я не осмелился. Там мы предавались составлению не лишенных изобретательности планов относительно Гали - отчасти эротических, отчасти почему-то мстительных. Не последнюю роль в них играла и овчарка Вадика. В связи с темой разного рода издевательств я вспоминаю его меньшого тезку, который действительно по сравнению с нами совсем еще дитя. У его родителей была фамилия Разивильские. Они жили по другую от нашего дома сторону, чем дядя Саша с детьми. Между глухим высоким забором Разивильских и Володькиным заборчиком в траве был еще проложен переулок, куда Галя пряталась от меня за пристройкой. Рассказывали, что за этим забором, из-за которого выпускали Димку-маленького погулять, они выращивают цветы. В чем для бабули, не продавшей из сада "ни яблочка", был уже криминал. Позднее, когда забор несколько обветшал, мы смогли увидеть через прорезавшиеся щели, что да, растут, очень крупные, клонящиеся под тяжестью голов георгины. Но в описываемую пору мы не знали с точностью, что за ним происходит. А в отместку с удовольствием мучили и пугали их Димочку. Развлечение, впоследствии описанное мною подробно и верно в рассказе "Баба Настя", может быть, лучшем у меня, потому что самом простом. Но там этим занимается мой герой, в остальном мало похожий на меня. _