Андерсен-Кафе - [32]

В ночлежке он увидел рядом с собой таких же несчастных, однажды растерявшихся людей. Он понял, что условно их можно подразделить на две группы: на тех, кто уже давным-давно на дне и больше не трепыхается, и на тех, кто всё-таки ещё держится. В последних чувствовались остатки здравого смысла. В первых, окончательно приплывших, его уже было не разглядеть. Но первых, «приплывших», было, к сожалению, намного больше.

Серафим, благодаря оставшемуся у него, как оказалось, чувству самосохранения, старался придерживаться тех, кто ещё трепыхался.

Новые товарищи по несчастью, популярно объяснили Серафиму, что если хлипкую лодку, в которую все они по прихоти жизни попали, утяжелять спиртными напитками, то она потонет. И двух вариантов здесь быть не может. Серафим решил послушаться доброго совета. Во-первых, потому, что дурные примеры громоздились перед глазами во множестве, во-вторых, потому, что по натуре не был пьяницей, и в-третьих, потому, что давно не считал себя умнее всех. Он больше не ждал ничего хорошего от жизни: он перестал ей верить. А перестав верить жизни, он её окончательно разлюбил. И, оказывается, правильно сделал, потому что именно тогда ему стало легче.

Он ещё раз огляделся. Помещение ночлежки было относительно тёплым, морально уцелевшие друзья-бомжи, в основном, дружелюбными, а талон на питание в специальную столовую для бездомных и вовсе согревал ладонь.

Серафим собрался с силами и… причесался, а потом побрился. Дело в том, что новые товарищи объяснили ему: правило номер один в деле спасения самого себя — это каждое утро бриться и причёсываться. Однажды отступил от правила, — считай, ты уже одной ногой в могиле. Серафиму этого не хотелось.

Он отлично понял, что этого только и хочет от него подлая жизнь, — чтобы он сдался. Она бы тогда уселась на его труп, свесила ножки, открыла свой безобразный, с гнилыми зубами рот и злорадно засмеялась. Нет, Серафим этого не допустит! Он, собравшись с силами, сжал руку в кулак и потряс им в воздухе, словно угрожая невидимому противнику.

Продемонстрировав свои намерения, Серафим печально вздохнул и, аккуратно завернув справку о праве на ночлег, отправился искать работу.

Вот такую историю своей жизни и рассказал мне в тот день Серафим.

Надо сказать, рассказчиком он оказался интересным, мысли у него не путаются, и он не перескакивает с одного предмета на другой, как это иногда непроизвольно делаю я, когда с кем-нибудь разговариваю. Манера Серафима говорить вовсе не заунывная, а наоборот, живая. Я так заслушалась нашего бомжа, что пропустила даже время окончания обеда. И если бы сам Серафим куда-то не засобирался, я бы, наверное, так и слушала его с открытым ртом до самого вечера.

Серафиму тоже понравилось, что я его внимательно слушаю. Он собрался уходить, потрепал кота по голове, пообещал принести ему завтра ещё рыбки и взялся за ручку двери.

— Чуть не забыл, — спохватился Серафим, открывая дверь, — вам привет от Изольды Олеговны.

— А… вы с ней виделись? — спросила я.

— Конечно, — просто ответил Серафим и закрыл за собой дверь.

— «Конечно!..» — передразнила я его, когда он ушёл.

Андерсен вопросительно посмотрел на меня.

— Вот такие дела, Андерсен, — сказала я коту. — Наш сухарь Изольда, в отличие от меня, сразу Серафима заметила. А ему самому вообще книжки писать нужно! Правда же, Андерсен?

Кот ничего не ответил, но я была уверена, что рассказ Серафима ему тоже понравился. Но рыбка, наверное, понравилась всё же больше.

Вежливый разговор

На следующий день почти сразу же после открытия в лавку пришла Изольда. «Наверно, решила лично передать мне свой привет», — с тайной усмешкой подумала я. Но, на самом деле, я была рада, что она зашла. В последний раз мы разговаривали с ней на повышенных тонах, и я, признаюсь, была слишком категорична в суждениях; кроме того, она, всё-таки старше меня более чем на пятнадцать лет.

— А я решила у вас журнал на английском купить, Любаша, — улыбаясь во весь рот, сказала она.

Я не знаю даже, что меня больше разозлило: противное обращение «Любаша», или неуместная улыбка! Честно говоря, я что-то не припомню, чтобы раньше Изольда так глупо улыбалась, наверно, я просто не замечала.

— Изольда Олеговна!.. — наставительно начала я…

— Ой, Любаша, простите, пожалуйста! Я совсем забыла, что вы сердитесь, когда я вас так называю, — невинным тоном сказала Изольда, не изменив обращения.

— Да, хорошо, Изольда Олеговна, спасибо большое! — сказала я многозначительно и обиженно.

— Люба, — очень мягко сказала Изольда, — я ведь не специально.

Я посмотрела на неё с удивлением. Глупая улыбка, воркующий голос… «Ну конечно! — вспомнила я. — Ведь небо над Изольдой сейчас покрыто голубыми миражами и розовыми облаками!..»

— А ко мне вчера Серафим Васильевич заходил, — многозначительно сказала я.

— А я знаю, — загадочно ответила Изольда. — Я его сама об этом попросила, — добавила она ещё загадочнее.

— А рыбку для Андерсена тоже вы ему сказали принести? — ехидно спросила я.

— Нет, это он сам, — добродушно ответила Изольда.

Я не нашлась, что сказать, а только обескураженно смотрела на собеседницу.