Андеграунд - [7]

VIII

Может быть, единственным уязвимым местом русской цивилизации явилось отсутствие средних классов. Самого ПОНЯТИЯ среднего класса. Что, конечно, есть следствие дьявольского самолюбия и склочности русских. У русского крестьянина так и не было выработано понятия благородного идеала, идеала "джентльмена". И это при страстной жажде стать, при неслыханной гордыне и завистливости (которые только и могли привести к созданию самого обширного государства мира). Жизнь помещиком русский крестьянин понимал как жизнь вместо помещика — в его доме, в его халате и т. д. Сотни тысяч советских агрономов и председателей колхозов — это просто деревенские мужики, притворяющиеся помещиками Их деятельность — только притворство и имитация управления сельским хозяйством. Зерно же покупается в Канаде. Между тем все они могли бы стать отличными середняками-фермерами. Но нет — "маловато будет". И ведь до сих пор не отдают землю крестьянам. То, что более ста лет назад сделали помещики-дворяне, "помещики-крестьяне" делать не хотят. Почему? Потому что у этих людей нет понятия "благородного господина", "джентльмена". Это кулаки. И советская власть в деревне — это власть кулацкая. Весь коммунистический режим построен на обмане, причём обмане абсолютном, беспросветном. И захват власти кулачеством шёл под лозунгом борьбы с кулаками. Но что такое "кулак"? В 20-30-е годы кулаками называли просто обычных, типичных крестьян. Сам тип крестьянина, тип крестьянской психологии был объявлен "кулачеством". Потом, в период оттепели, стали говорить, что кулаками Сталин назвал середняков, крестьян среднего достатка. А кулак — это богатый крестьянин, и вот он действительно "плохой". В период перестройки стали доказывать, что богатый крестьянин ещё "лучше" середняка и т. д. На самом деле кулак — это вообще не крестьянин. Кулаками, — мироедами- в России называли людей, которые по своему достатку и типу хозяйственной деятельности давно перестали быть крестьянами, но продолжали жить в деревне и оставались крестьянами по мировоззрению и психологии. Крестьянин стал вместо зерна выращивать овощи, выгодно продал урожай, нанял батраков, прикупил земли, открыл в деревне лавку, потом другую, и пошла писать губерния. Человек развитый переехал бы в город, определил детей в городское училище, да поставил в родной деревне новую церковь, чтобы, прости Господи, лихом не поминали. То есть перешёл бы в иное, более высокое сословие — купечество. Но, к сожалению, на Руси был более распространён другой тип поведения. Разбогатевший крестьянин продолжал всеми своими думами и помыслами жить внутри "мира" родной деревни. С одной стороны, он своим богатством мозолил глаза завистливым односельчанам. С другой, будучи по своей психологии крестьянином, считал себя гадом, жуликом: "Работал как другие, а заработал больше". В подобной ситуации человек начинал идиотничать. Набирал себе холуёв в дворню, устраивал пьяные оргии, давал деньги в рост под чудовищные проценты, избивал неугодных "умников". Такая тварь была одна на несколько деревень, но от неё по всей волости стон стоял. После революции в положение таких "кулаков" был поставлен довольно большой слой деревенского населения. Награбили много. В разрушенный город уходить советскому кулачеству было просто не с руки. Началось "широчайшее творчество народных масс" — бесчисленные "разборки" с недовольными односельчанами, которые в конце концов и вылились в "раскулачивание" — в окончательное слияние кулаков с местным административным аппаратом. Ставка была сделана на разбогатевшее и дорвавшееся до власти деревенское хамьё. РИТОРИКА большевиков строилось на демагогическом обличении фантастического "контрреволюционного кулачества" (реминисценции баварских "гроссбауэров", немецкое пренебрежение и презрение к которым унаследовал Ленин). ПОЛИТИКА большевиков строилось на "смычке города и деревни", то есть на установлении власти кулачества над деревней, а отчасти и городом.

Для основной массы крестьянства такая политика обернулась адом, но для деревенской элиты советская власть была "очень даже замечательная". Ей она служила верой и правдой, а в известный момент и просто превратилась в эту власть. Разграбив имения и перебив дворянство, крестьяне стали КАК БЫ помещиками. Но мечта осуществлялась дальше и больше. Ведь помещики не просто помещики — они живут в городе и что-то там делают по военной и гражданской части. Следующим этапом самозванства явилось превращение крестьян в КАК БЫ офицеров. Возник тип "советского офицера" — жалкого существа в заляпанном мундире, похожем на мешок, и с "блестящим военным образованием", смысл которого умещается в короткую фразу: "Ура, наши идут!" Вот он — едет зайцем на трамвае от знакомой продавщицы пива, выставившей "за ночь" три бутылки "жигулёвского". Спит в пьяном забытьи на грязной скамье и видит сон о прибытии полковником в родную деревню. Тут же возник и тип КАК БЫ чиновника. Вот он в его максимальном развитии — безлобое существо в громадном пиджаке, открывающее лаптем дверь в своё министерство: разнос актива, щипок секретарши за ягодицу, беседа по вертушке, и "банька" — в бассейне подплывает первый зам, толкая перед собой плотик с рюмкой коньяка. Но это всё ерунда. Хотелось большего. Ведь вершиной русской дворянской культуры была литература. Вот то неведомое и загадочное занятие, коим занимались в городах все эти жившие за крестьянский счёт Пушкины, Тургеневы и Толстые. И кулачество добралось до вершины, став КАК БЫ писателями. Для облегчения задачи был создан волшебный Литературный институт, где упрямый "селькор" по советскому велению, по своему хотению оборачивался из деревенского Ивана-дурака Великим Писателем Земли Русской.