Анданте кантабиле - [6]

-- А что с отцом, отчего он так рано умер?

-- Отец у меня был военный. Офицер, десантник. А военные - сам знаешь, умирают по приказу. Отправили его в Чечню, когда официальные боевые действия еще и не начались даже, одним из самых первых. Привезли с пулевым ранением позвоночника. Снайпер, гад. Специально не убил, сволочь, а искалечил, чтобы подольше человек мучился. Полгода отец в госпитале лежал как трава - без рук, без ног, все отнялось. Под конец, ближе к смерти, уже и говорить не мог. Мамка работу бросила - за отцом ухаживать. Пока она за ним ходила как-то вся надломилась, а потом вот сама заболела. Поджелудочная у нее открылась и еще всего немеряно. Может, будь отец жив, и мамка моя здоровее бы была... А Беатрис - вот видишь, жизнь у нее другая, так ее целым симфоническим оркестром не проебешь. Короче, подвез меня Мерс - уже другой к гостинице. Называется гостиница "Софитель". Беатрис хотя и давно тут живет, но все равно только в гостинице - в другом месте не хочет. Выхожу я во фраке, воняю буржуйской парфюмерией, а у подъезда Флердоранж мнется, на часы посматривает. Я еще из машины вылезти толком не успел, а Флердоранж уже ко мне подруливает. Даже не поздоровался, гандон, а только на часы глянул и говорит: сейчас я тебя представлю госпоже Брабансон, ты должен ей поклониться, как кланяются музыканты на концерте, сказать "Бон суар, мадам" и поцеловать ей руку почтительным поцелуем. Почтительным - это значит губы на руке дольше одной секунды не задерживать и слюней на руке не оставлять. Поцелуй должен быть сухим и коротким. Ну хрен с тобой, думаю, сука бельгийская, за полторы штуки баксов в месяц можно и почтительным.

-- Ну и как, получился у тебя почтительный поцелуй? -- полюбопытствовал я.

-- Да какой там, на хрен, "почтительный"! -- Дмитрий нахмурился еще сильнее. Никакого не получилось. Я опомниться даже не успел, как подскакивает ко мне тетка - одета просто шикарно, ростом выше меня почти на голову, а одно бедро у нее как весь я в ширину. Подлетает она ко мне, хватает меня как барбос котенка, и начинает меня целовать и тискать, да так что у меня ребра затрещали. Чувствую себя, словно под асфальтовый каток попал. А она меня лижет как леденец, глаза закатывает и щебечет, что у нее от моей молодости и красоты темнеет в глазах от восторга, что она вся вне себя от счастья, от того, какой я замечательный, и что мы теперь никогда не будем расставаться и будем работать вместе и благословлять музыку своей любовью. Мне бы тут же и убежать, а я не сообразил. Тут метрдотель подошел, проводил нас в зал. И смотрит, гад, на нас по-разному. На нее смотрит как на человека, а на меня как на шлюху. В зале в этом потеряться можно - кругом колонны, драпировка, люстры хрустальные, зеркала на потолке, стены тоже зеркальные, на столе свечи горят, а еды и бутылок со всяким буржуйским пойлом видимо-невидимо. Я тут немножко у нее из рук вырвался, смотрю на все это изобилие, которым можно полк солдат накормить, и спрашиваю: а сколько еще человек будет? А она так смеется и говорит: никого, только мы вдвоем. Сегодня мы будем репетировать ад либитум. Мы будем немного есть, немного пить и много играть вместе. Я хочу смотреть, как ты умеешь играть с листа. Тут она открывает какую-то портьеру, а за ней сцена, на сцене стоит блютнеровский рояль, а рядом пюпитр и ноты на нем - скрипичная партия. Играет Беатрис замечательно - сильно, мощно и нежно... заслушаешься! Я как услышал - сразу простил ей и помятые ребра и морду свою обслюнявленную, и все прочее, и начал в нее влюбляться. Играли мы попурри разных классических авторов, она сама его написала. Сен-Санс, Берлиоз, Россини, Чайковский конечно, потом Григ, Чимароза, Скарлатти, Гершвин... Все единым духом, без остановки, и темы такие разные одна в другую перетекают как влитые. Я так ни за что не скомпоную. И ты знаешь, Толик - она совсем другая за роялем! Жизнь в ней кипит, но не снаружи, а как будто где-то глубоко-глубоко, а она пар в котле придерживает, и только на некоторых аккордах показывает, сколько мощи у нее внутри. Когда она играет, она даже такой большой не кажется. Короче, когда она играет, я ее люблю, Толик, безумно! А когда просто так вижу думаю: хоть бы тебя черт утащил куда-нибудь подальше! Вот как такое может быть?

-- А Светку ты свою разве не любишь? -- спросил я.

-- Ну ты сравнил! Со Светкой у меня все было раньше, как положено от природы. Я ее просто так любил по-нашему, по-русски, безо всякой музыки, без всяких нот. Жениться на ней хотел. Только что-то со мной стало - теперь у меня все чувства другие чем прежде, и мне поэтому теперь со Светкой все труднее, а с Беатрис все легче. Только легче мне от этой легкости не становится, а наоборот, с каждым разом все тяжелее. Ты понимаешь, Толян, я о чем?

Я молча кивнул.

-- Проиграли мы тогда с ней до полуночи. Ну, пили, конечно, французкое вино, закусывали - крабами, разной там икрой, жульенами, салаты там, фрукты, пирожные всякие... А потом она и говорит: давай мы теперь сыграем напоследок Анданте кантабиле, и вы, Дима, поедете домой. Вообще, вещь эта, конечно, струнная, и сделать переложение под фортепиано и одну скрипку, чтобы нормально звучало - это не влегкую. Но у Беатрис такие ручищи...