Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора - [63]

При рассмотрении проекта закона об особых совещаниях он, чтобы понравиться массе, заявил: "присутствие (в особых совещаниях — В.К.) членов законодательных палат дает уверенность в успешной борьбе с установившейся рутиной".

В одном из закрытых заседаний Думы он произнес следующее: "Ни минуты не сомневаюсь, что наша армия идет к победе, ибо за ее спиной стоит несокрушимая стена русской общественности".

"Общественные деятели ознаменовали уход Поливанова, устроив ему торжественный обед в одном из ресторанов. Мне передали, что на обеде Поливанов рассказывал совершенно невероятные мотивы его отставки, например, отказ его предоставить Распутину автомобиль и др."

«...Временным Правительством, вернее сказать Гучковым, бывшим в то время военным и морским министром, ему было поручено председательствовать в комиссии по выработке знаменитой "Декларации прав солдата". Наконец, после большевицкой революции, генерал Поливанов явился одним из главнейших консультантов Советского Правительства по военным вопросам; он занял место члена законодательного совета и особого совещания при Главнокомандующем и в 1920 г. ездил в качестве эксперта на конференцию в Ригу для заключения мира с Польшей, где он и умер. Церемониал погребения был весьма торжественный; гроб сопровождал Совет Петроградской Коммуны во главе с Зиновьевым и все красноармейские части, расположенные в Петрограде».^{213}

Запись Наумова о Поливанове:

"...Там же установилась у генерала Поливанова тесная деловая дружба с Александром Ивановичем Гучковым, состоявшим продолжительное время главным руководителем думских работ по рассмотрению военных вопросов. Дружба эта привела к двум результатам: с одной стороны, она отняла от генерала Поливанова симпатии Государя, лично не расположенного к Гучкову, с другой, впоследствии вовлекла Алексея Андреевича в совместную революционную работу с Гучковым, оказавшимся Военным Министром Временного Правительства 1917 г. Работа эта завершилась полнейшей дезорганизацией военной дисциплины и катастрофическим разложением всей, еще недавно славной Императорской армии. У него нередко происходили трения с высшими сферами, которые завершились в 1916 году его отставкой. После этого Поливанов был настроен чрезвычайно оппозиционно к личности Государя, что, надо думать, и натолкнуло его на еще большую близость с Гучковым.

Вспоминаю, как в начале марта 1917 года Поливанов в стенах Мариинского Дворца на мой вопрос — правда ли, что он согласился, совместно с Гучковым, принять участие в переработке на революционных началах воинского устава, судорожно передернувшись, скороговоркой ответил:

— Что же поделаешь?! Надо действовать в духе времени!"^{214}

Но, помимо Сазонова и Поливанова, и другие "слуги Государевы" вели себя возмутительно. Тот же Наумов рассказывает о Лукомском, который в описываемое время был Товарищем Военного Министра, а в трагические дни февраля 17-го года — генерал-квартирмейстером Ставки.

"Заседавший вместе с нами в качестве заместителя Военного Министра, умный и видный по занимаемому им высокому положению, генерал Лукомский принципиально высказался против моего предложения об использовании для сельскохозяйственных работ расположенных в тылу и свободных от занятий воинских частей. Когда же я довел до сведения Совета, что об этой мере пополнения рабочей силы мной доложено было Государю и со стороны Его Величества я встретил полное сочувствие, представитель Военного Ведомства, слегка ухмыльнувшись, заметил:

— То, что вы говорите, существа дела нисколько не меняет... Мало ли что Государь находит достойным одобрения! Всем вам ведь известна неустойчивость его взглядов. Если сегодня Его Величество так отозвался, это не значит, что завтра он не изменит своего решения!..

Пораженный подобным ответом, я взглянул на престарелого Горемыкина, но тот, к концу заседания сильно утомившийся, видимо, пропустил мимо своих ушей более чем неуместную реплику представителя военного ведомства. Все остальные министры так же неодобрительно, как и я, отнеслись к словам генерала".^{215}

Мы только что видели, как вели себя царские министры и на заседаниях Совета, и в Думе, и на всяких совещаниях, а также и в салонах Петербургского света. Теперь же мы присмотримся ближе ко всякого рода "союзам" и "комитетам", где под вывеской патриотических лозунгов шла открытая подготовка к революции и преступная пропаганда в армии.

Во главе Земского союза стоял князь Г. Львов, а во главе Городского — Московский Городской голова Челноков. Интересней всего, что "никакого устава, статута или правил деятельности этих новообразований не существовало. Все бралось явочным и захватным порядком".^{216}

Надо сказать, что, помогая в снабжении фронта медикаментами и другими материалами, участвуя в эвакуации раненых с фронта и делая полезную и нужную работу, всю свою главную деятельность эти Союзы направляли на дискредитирование Правительства. Работали они исключительно на казенные деньги, щедро отпускаемые Советом Министров. Безконтрольное распоряжение средствами было чрезвычайно опасно. Оплаты труда по определенным нормам не существовало, платили, сколько хотели, и это привело к тому, что служащие в Союзах стали получать в несколько раз больше, чем в государственных учреждениях. Состав всех этих учреждений "Земгора" был сугубо левым. Почти поголовно социалистами-революционерами и кадетами. Их деятели пробирались всюду: в передовые Отряды, тыл, Ставку, в санитарные отряды и к рядовым солдатам. Всюду велась пропаганда против Правительства, говорилось о безсилии Правительства и всячески подчеркивалась полезная деятельность Союзов. Причем, на офицерский состав влияли преимущественно кадеты, а на низший — социалисты-революционеры. Надо сказать еще, что после больших потерь офицерских кадров в Восточной Пруссии значительно изменился офицерский состав, в особенности среди прапорщиков, которые, представляя собой полуинтеллигенцию, принадлежали в значительной своей части к социалистическим партиям.