Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора - [39]

— А Николаша совсем другой, черствый и не добрый...

Когда доктор Соломко после сделанной Великой Княгине операции заявил, что дни ее сочтены, дано было знать об этом ее сыновьям. Петр Николаевич немедленно приехал и своей любовью и ласковым обращением по отношению к больной, умирающей матери всеми силами старался облегчить, хотя нравственно, последние минуты ее жизни. Приехал и Николай Николаевич младший, а Великой Княгине стало временно легче, и Его Императорскому Высочеству надоело ждать похоронного обряда! Доктор Соломко с возмущением передавал мне, что Великий Князь Николай Николаевич со злобой спросил его:

— Когда же у вас, наконец, все это кончится?"^{142}

Дальше Сухомлинов пишет о деятельности Николая Николаевича как председателя Совета Государственной Обороны:

"Как председатель изобретенного им же самим Совета Государственной Обороны, деятельность последнего он направлял так преступно безтолково, что сидевший однажды рядом со мной в одном из заседаний этого совета председатель совета министров Столыпин сказал мне:

— Да ведь это же настоящий бэдлам!

Что там происходило, это действительно похоже было на сумасшедший дом. Достаточно было одного подобного заседания, чтобы убедиться в том, что у Великого Князя Николая Николаевича не было решительно никаких данных, чтобы выполнять столь громадной важности обязанности и деятельность по государственной обороне, от которой зависело благополучие и защита страны от врагов внешних... Взялся затем Великий Князь за роль полководца в 1914 году и с таким же успехом повел операции наших войск, с каким он до войны вел заседания Совета Государственной Обороны".^{143}

А Поливанов, который был большим недоброжелателем Сухомлинова, пишет:

«Николай Николаевич настолько не был готов для занятия своего ответственного поста, что "долго плакал", не зная, "за что ему взяться, чтобы разобраться с этим делом».^{144}

Осложнили положение и личные свойства довольно самовластного Великого Князя — свойства, которые Великий Князь Николай Михайлович в дневнике определил словами: "ordre, contre-ordre et desordre".(лат. — порядок, контр-порядок и безпорядок- (ред).

"Настроен я пессимистически, — записал в сентябре 1914 г. бывший на фронте автор дневника, — так как трения и колебания в действиях верховного стали чересчур наглядными. Все делается под впечатлением минуты: твердой воли ни на грош, определенного плана, очевидно, тоже не имеется".

"При такой чудовищной войне нашли кому поручить судьбу русских воинов!" — восклицает в конце концов Николай Михайлович. Пристрастность мемуарных суждений титулованного историка выступает на каждой странице дневника.^{145}

Но вот итог, который подвел в заседании Совета Министров 16 июля тогдашний глава военного ведомства достаточно дипломатичный генерал Поливанов, открыто сказавший, что считает "своим гражданским и военным долгом заявить Совету Министров, что Отечество в опасности"...

"В Ставке наблюдается растущая растерянность. Она охвачена убийственной психологией отступления... В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана... И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы".^{146}

Теперь несколько выдержек, касающихся Янушкевича и Данилова (начальника штаба и генерал-квартирмейстера Ставки).

«По своей служебной подготовке Н. Янушкевич был отнюдь не стратег, а администратор. Умный и скромный человек Н. Янушкевич прекрасно понимал это. Вот почему с самого начала он сам предоставил главную роль во всей стратегии Генерал-Квартирмейстеру, известному в армии под именем Данилова "Черного". Он последние годы занимал должность Генерал-Квартирмейстера Генерального Штаба... Таким образом, Генерал-Квартирмейстер сразу занял в нашем Штабе более возвышенное положение, чем ему полагалось. Этому в значительной степени способствовали и свойства характера Ю.Н. Данилова, человека крайне властного, самолюбивого, с очень большим о себе мнением. Я считал его, безусловно, умным человеком, но иногда в дни успехов на фронте он изображал из себя чуть ли не гения, великого полководца, и это было уже слишком... Когда я пришел к Янушкевичу, мы поговорили, что называется, по душе, и он рассказал мне, что Великий Князь, так же как и он, тяготился присутствием Данилова и не любил его, но они не считали возможным его сменить, ввиду того, что Данилов в течение нескольких лет был Генерал-Квартирмейстером Главного Управления Генерального Штаба... Тем не менее, оказывается, смена Данилова была недавно решена, и заместителем ему был выбран Н.Н. Головин... На несчастье, с этим вопросом о необходимости смены Генерал-Квартирмейстера сунулся председатель Государственной Думы М. Родзянко; этого было довольно, чтобы Янушкевич, рассердившись, что вторгаются в его права, уперся, и уход Данилова задержался. Тем не менее это должно было случиться в самом скором времени. Но теперь уже поздно».^{147}

О тех же лицах говорит о. Г. Шавельский:

«Я имею достаточно оснований утверждать, что Н.Н. Янушкевич, как честный и умный человек, сознавал свое несоответствие посту, на который его ставили, пытался отказаться от назначения, но по настойчивому требованию свыше принял назначение со страхом и проходил новую службу с трепетом и немалыми страданиями... Генерал Данилов до войны был генерал-квартирмейстером Генерального Штаба. Честный, усидчивый, чрезвычайно трудолюбивый, он, однако, — думается мне, — был лишен того "огонька", который знаменует печать особого Божьего избрания. Это был весьма серьезный работник, но могущий быть полезным и, может быть, даже трудно заменимым на вторых ролях, где требуется собирание подготовленного материала, разработка уже готовой, данной идеи. Но вести огромную армию он не мог, идти за ним всей армии было не безопасно. Я любил генерала Данилова за многие хорошие качества его души, но он всегда представлялся мне тяжкодумом, без "орлиного" полета мысли, в известном отношении — узким, иногда наивным».