Анастасия - [47]

– Потом попробуем, – сказала Анастасия мирно. – Если будет такая охота.

Они тронулись в путь. Бобрец ехал меж Капитаном и Анастасией и рассказывал, очевидно, продолжая начатый с Капитаном разговор:

– И понимаешь, бумаг вообще-то мало осталось, от самого начала, я говорю, от мрака кромешного, но известно доподлинно, что святой Хер по земле этой ходил. И учил, что безобразий против нас наворочано изрядно, а потому следует ни на кого особо не глядеть, дуриком чужих укладов не хватать, а жить себе своим умом и жить с земли, потому как баловство проходит, словно дым и облака, а земля вечна. А сочинения Многопечальников, апостолов ржаных, он сам же и записал по памяти в те начальные времена, и мы тех апостолов чтим, как людей душевных и пробирающих до сердца, – лицо его стало отрешенно важным, и он нараспев продекламировал:

Прощайте, не помните лихом,

дубы осыпаются тихо

под низкою ржавой луной.

Лишь вереск да терн узловатый,

репейник да леший косматый

буянит под рог ветровой.

И Капитан свободно, без запинки подхватил:

Лопух не помянет и лошадь,

дубового хвороста ношу

оплачет золой камелек...

Краем уха Анастасия слышала, как Ольга за ее спиной что-то отвечает, смеется. Все было в порядке, и Анастасию уже как-то не удивляло, что рядом с ней в рыцарской броне едут мужчины, а не женщины. Мир был огромен и многолик, а ее прежняя жизнь – лишь бусинка в пестром ожерелье многоцветья укладов и обычаев, законов и установлений. Трудно было, понятно, отрешиться от сознания, будто единственное верное и правильное лишь то, что ты знала с детства; трудно было принять право других жить по тем законам, что заложили их предки. Но путешествие продолжалось, и старые предрассудки выпадали словно молочные зубы. Анастасия чувствовала себя старше, словно не дни проходили в седле, а годы.

Впереди вырастал город – прямые чистые улицы, высокие терема, деревянные и каменные, под яркими веселыми крышами, разноцветными, как ярмарочные леденцы, терема, сверкавшие радужным многоцветьем оконных стекол и витражей. Такие витражи Анастасия видела только в императорском дворце, а здесь они были чуть ли не в каждом доме.

– Китеж, – с гордостью обронил Бобрец.

Город был без стен – и это многое сказало Анастасии, знакомой не понаслышке с усобицами, стычками на границах княжеств, осадами горкомов, массивными стенами городов Счастливой Империи, окованными железом воротами. Только сильный, уверенный в своем могуществе город может заменить стены гордой славой своих рыцарей.

– Жить будете у меня, – сказал Бобрец. – Не стесните, чай. Между прочим, братишка младший у меня холостякует, так что если надумаешь, синеглазая, принять сватов...

Капитан ничего не сказал, только перехватил взгляд воеводы, и зубы блеснули из-под выгоревших усов. Анастасия со смешанным чувством смущения и гордости опустила глаза, а Бобрец смущенно почесал в затылке:

– Понял. Считай, пошутили.

Дом у него был большой, с просторным чистым подворьем, широкое крыльцо вело на поднятую на резных столбах крытую галерею. Такие же собаки, немного настороженно принявшие Горна, такие же куры, даже осанистый петух совершенно так же расхаживал, кося хозяйским спесивым глазом. Вот только вышедшая навстречу хозяйка, сероглазая и Русоволосая, Анастасию несказанно изумила (хотя Анастасия и постаралась этого не выказать).

Впервые в жизни Анастасия видела женщину без штанов – словосочетание заранее выглядевшее невозможным, как Твердый воздух. И тем не менее штанов на хозяйке не было.

На ней была белая рубашка до колен, перехваченная на талии вышитым поясом. И широкие рукава, и открывавший стройную шею ворот, и подол вышиты красным, синим, желтым шелком. Надо признать, это выглядело красиво, и женщина двигалась легко, свободно, грациозно, ничуть не стесняясь открытых до колен загорелых ног – отсюда ясно, что такова повседневная женская одежда и так здесь ходят все.

Анастасия почесала в затылке – мысленно. А вслух ничего не спросила, вспомнив, как не единожды попадала впросак.

Впрочем, хозяйка тоже смотрела на них удивленно – именно на них с Ольгой, а не на Капитана. Это лишний раз подтверждало, что здесь именно они с Ольгой выглядят странновато, и Анастасия по дурной привычке сердито прикусила губу.

– Баню, мать, баню! Сейчас мы гостей в баню-то и загоним! – весело гремел Бобрец, обняв жену за плечи и улыбаясь гостям открытой и самую чуточку хвастливой улыбкой довольного судьбой человека. Анастасия ощутила легкий укол зависти. Наверное, впервые что-то в прежней жизни показалось ей неправильной игрой.

– А что такое баня? – все-таки не удержалась она от вопроса, снимая меч.

Бобрец захохотал – не обидно, но так громко, что петух, враз растеряв спесь, припустил прочь:

– Не знаешь? Ну, синеглазая, ну, княжна, а еще с мечом! Алена, уяснила, что тебе сделать надлежит? А покажи-ка ты им, что такое баня, так, чтобы до старости не забыли!

Очень скоро Анастасия с Ольгой убедились, что баня –это и в самом деле вещь, которую после первого знакомства с ней забыть уже невозможно. И описать трудно. Жаркий пар, ведро ледяной воды, коварно опрокинутое на голову Аленой в самый неожиданный момент, испуганно-довольный визг, шипение кваса на раскаленных камнях, ощущение до скрипа отмытой кожи, беспощадное избиение веником, чудодейственным образом снимавшее усталость и дурное настроение. Одним словом, когда Анастасия вывалилась в предбанник и попыталась отдышаться, она ощущала себя новой, не прежней. Казалось, родилась заново. С этим не могли сравниться ни ванны Империи, ни купанье. Она приняла из рук Алены кувшин пахучего кваса и жадно пила, проливая на грудь. Передала кувшин Ольге и отфыркнулась: