Анастасiя - [33]

Однажды, улучив спокойную минутку, я отправился в свою каморку под лестницей во дворце, где была устроена моя постель, а на дубовом длинном столе размещались колбы, реторты и горелка, чтобы варить лекарства. Бомелус в хорошую минуту подарил мне тяжелую книгу в кожаном переплете с чистыми страницами, куда я решил записывать свои рецепты, рекомендации и заметки. Больше половины листов было уже заполнено.

В этот раз я принялся листать фолиант в поисках состава тинктуры для питья при высокой температуре. И вдруг я нашел!

Сверху на одной из страниц в середине тетради я увидел несколько нарисованных пером тех же трехлепестковых лилий д′Артаньяна, что была нацарапана на стене Успенского собора. Никто в мире не мог больше нарисовать их в тетради Алоиза Фрязина. Значит неизбежно, это Леха Васильев писал в тетрадь до меня. «Здесь был Леха».

Вполне могло быть, что сердечный приступ и амнезия вызваны были его вмешательством в ход болезни царя. Однако такой вывод ничем не мог помочь в его лечении.

* * *

Иван готовился к смерти и просил дать ему соборование. Вызвали митрополита Макария. Напряжение вокруг постели царя нарастало. Братья царицы Захарьины готовились спасать Анастасию и царевича, планировался побег в Англию, в случае победы Старицких.

Адашев и Курбский собирали своих сторонников. Старицкие — своих. Назревала гражданская война с неисчислимыми жертвами и смутой. Князь Андрей вызывался сопровождать Анастасию с младенцем в Лондон, коли беда.

Никто никогда не узнает, что был един на свете человек, который спас Россию. Правда, никто и не узнает, хорошо это было или плохо, если учесть десятилетия, последовавшей великой смуты и беспредела.

И этот единственный человек — Я, Алоиз Фрязин, лекарь из Милана. Потому что мои меры начали вдруг приносить результаты. После процедуры соборования, отпущения грехов и принятия Святых тайн, когда Иоанн, освободившись от всего земного, уже очистился и был готов предстать перед престолом Божиим, произошел перелом в болезни.

Через два часа после того, как митрополит Макарий снял с его лица Библию в золотом переплете, Иоанн открыл глаза, а еще через два часа поднялся, спустил ноги с кровати и сделал несколько шагов, впервые за последние три месяца.

Кризис власти в России кончился.

* * *

Я понял, что кончилась и моя жизнь на чужбине. Пора было собираться домой. Здесь спасение царской особы мне ни при каких обстоятельствах не сойдет с рук. Кто-нибудь из тех могущественных, что стоят у трона, обязательно меня уничтожит.

Сборы были недолгими…

Я успел. Я победил на этом самом трудном четвертом уровне. А вот Елисей Бомелиус, который все рассчитывал на свою незаменимость, просчитался…

Лет через десять в Генуе, где у меня сложилась устойчивая практика, где я уже вспоминал жизнь в Московии, как страшный сон, я узнал, что любимец Ивана немец Елисей Бомелиус был обвинен в попытках отвратить царя от истинной веры, имелось ввиду: православной. Его преступление состояло также в колдовстве и бесовских чарах, с помощью которых он внушал царю, как изводить княжеские и боярские роды.

Бомелия принудили публично признаться, что это он убивал царских людей ядами. Скорее всего, это единственное изо всех обвинений имело место в действительности. Да и то не в полной мере. Готовить яды — он готовил, это бесспорно, но подносили их жертвам чаще всего совсем другие.

Я еще там, в Московии понял, что, когда в очередной раз царя Ивана начнут мучить кошмары совести, он обязательно найдет виноватого. По этому, а не только от мести боярской, я бежал тогда из такой хлебосольной и среброносной службы московской.

Бомелий по прямому приказу царя был публично сожжен на Красной площади по обвинению в чернокнижии и колдовстве. Пепел его развеял ветер.

В Генуе мне рассказал это архитектор Пикалетто, только что сбежавший от московских безумий и террора. К тому времени там стало уже совершенно невозможно оставаться европейскому человеку.

Глава Х >Домострой. Или «Как всею душой возлюбить Господа и ближнего своего, страх божий иметь и помнить о смерти».

Я, Алексей Васильевич, основательно изучил единственный учебник, существовавший в России того времени. В Европе такого не было. Печатали разные, но такого не имели. Этот многовековой учебник жизни окончательно сложился к середине шестнадцатого века в России. Там содержались все правила жизни русского гражданина от среднего достатка и выше, все указания по строительству дома и ведению хозяйства, определяющие каждый шаг, каждый жест православного гражданина Русского государства на протяжении нескольких столетий.

Значение этого произведения коллективного творчества нельзя умалять, поскольку первые шесть веков в жизни России не существовало никаких других учебников, руководств по быту и взаимоотношениям друг с другом. Роль этого документа соизмерима с ролью конфуцианства в истории культуры Китая. Составителем окончательной версии Домостроя и единоличным автором некоторых его разделов историография называет протопопа Сильвестра, сподвижника Ивана IV в первые годы его царствования, незаслуженно забытого великого русского просветителя.