Анастасiя - [27]

Распахнулись обе створки двери, ударившись о стену, и пред ними встали страшные, черные, с обгоревшими волосами. Колья, батоги, ослопы, пики качались над головами.

Насте стало невыносимо от ужаса. Она зажала рот ладошкой, чтобы не кричать, и зажмурила глаза.

Когда она их открыла, зала была полна черного люда.

— Бей, круши! — хрипел молодой мужик с кудрявой бородой, вращая бешеными глазами. Топор в огромных руках казался детской игрушкой. Из-за его плеча таращились обезумевшие морды. Настя прижалась к Иванову плечу. Сердце в груди трепетало, как беспомощная птичка в клетке.

Вот сейчас, неужели? Она в тоске снова закрыла глаза.

Увидевши царя и царицу, толпа замерла в мгновенной робости.

— Чего хотите вы? — спросил Иван и выступил вперед, собравши силы.

— Поджигателей, — закричал голый до пояса мужик с кудрявой густой бородой. — Сколько же мук нам принимать? Сколь терпеть? Поджигателей хотим, что чародейством Москву спалили…

— Их нет здесь, — сказал Иван тихо.

Эти слова взорвали толпу. Поднялись в воздух опущенные было топоры и пики.

— Поджигателей! Душегубов сюда! — закричала толпа.

* * *

Геннадий Костромской в эти дни хлебнул лиха. Как ни старался он не нарушать причинно-следственных связей и никуда не соваться, всё-таки попало пару раз горящей головешкой по темечку. У него обгорели руки, когда помогал обезумевшей матери вытаскивать младенца из объятой пламенем избы. Матвея рядом не было, он бы не допустил моего вмешательства. Младенца вытащили.

Ревущая толпа при мне растоптала несчастного князя Юрия Глинского прямо под золоченым иконостасом Успенского собора. Я видел, как его окровавленный труп волокли из Кремля на лобное место по мосту через ров с черной водой.

Вместе с бунтовщиками я отправился на Воробьевы горы, услышав, что сбираются к царю с царицей. Я видел, как легко были смяты цепочки стрельцов охраны и вместе с авангардом наступающих проник во дворец.

Анастасия стояла рядом с мужем, в скорбном жесте стиснув руки на груди. По бледным щекам текли слезы. Видно было, что и молодой царь растерян. Бояре и царедворцы, окружавшие царскую чету, выглядели жалкими и испуганными.

— Бей! Круши! — завопил молодой мужик пьяным голосом и рванул на груди грязную рубаху.

Толпа взревела и двинулась. Я понял, что неизбежно нарушу сейчас главное правило путешественника во времени и вмешаюсь в поток событий: брошусь останавливать убийство.

Анастасия увидела меня в грязной толпе, прекрасные глаза её были полны мольбы и надежды. Она верила в мою силу.

Я рванулся вперед, расталкивая потные плечи.

— Пустите божьего человека! — закричал кто-то сзади. — Они его послушают… Пустите юродивого!

И тут случилось чудо. Из безмолвной кучки царедворцев, я не видел точно откуда, явился перед толпой в белых одеждах с крестом в правой руке муж неистовый — иерей, именем Сильвестр. Я знал его и раньше. Он был пресвитером в Кремле, в храме Благовещения. Люди слышали месяц назад его яростный диспут с монахом Дионисием — иосифлянином прямо на паперти Благовещенского собора.

Спор шел о том, что угоднее Господу Богу, отшельничество в одинокой келье, существование, подобное жизни цветка, без житейских забот и труда, обращенное всеми помыслами к небу, либо монашество в единой семье с братией, с единомышленниками, предающимися общим трудам, общим молитвам, общему постижению Божьего Мира.

Сильвестр был за отшельников, хоть и не отрицал монастырской общины. Он только против был, чтобы жечь еретиков на площадях. «Бог не смерти ждет, а покаяния», — твердил Сильвестр.

Сейчас глаза Сильвестра сверкали чудным блеском, волосы развевались. Он выбросил вперед руку со крестом и крикнул хрипло:

— Изыди! Изыди, сатана! Спаси нас, Господи! Помилуй нас! Истинно говорю вам: остановитесь!

Толпа попятилась, опустила оружие убийства, молча внимала. Некоторые творили крестное знамение. Сильвестр опустил крест, указав им в пол.

— На колени, богоотступники! На колени! — загремел он, вздымая левую руку с растопыренными пальцами, а правую со крестом опуская еще ниже указующим жестом.

И, о чудо! Дикая толпа стала послушно опускаться на колени и склонила головы.

— Бог, да возвратится к нам! И да отпустит грехи наши, вольные и невольные! Хлеб наш насущный даждь нам днесь… — возвестил Сильвестр и снова поднял крест.

— Молитесь, несчастные! Молитесь, грешные! Молитесь, неутешные! С нами Бог!

Все, кто был в зале, бояре и священники по стенам, толпа у входа, царь с царицей стали креститься и класть поклоны.

Несколько мгновений в зале, полной народа, стояла тишина. Священник беззвучно молился.

— Идите с миром, люди московские. Испытание божеское за грехи наши закончилось. Огня больше не будет, — наконец сказал священник и осенил толпу тяжелым крестом. — С вами пребудет милость божия. Уладится все…

Люди Московские, пятясь, выдавились в узкие двери. Блаженный Геннадий Костромской остался в зале. Сильвестр мгновение стоял неподвижно с опущенными плечами, будто плакал. Со спины было не видно. Затем он обернулся к царственной паре. Лицо его было спокойно. Он сказал Ивану:

— Благословен буди, царь богопомазанный Иоанн Васильевич, великий князь Московский! Миновала нас сия горькая чаша страха! Позволь теперь тебе слово кусательное молвить. Нелицеприятно будет слово то…