Анастасiя - [26]

Таково радостно становилось в душе.

Матушка Юлиония Федоровна навещала её редко. Да и Анастасия только однажды выбралась к родному дому, хлопотное оказалось дело. Возки готовили, ковры в сани стелили. Боярская свита конная о двенадцать персон, стража спереди, о два десять, да столько же сзади. Извозчиков с улиц в соседние переулки загодя загоняли. Такая суета, прости господи! «Грех ведь это!» — думала Настя. Вот и не получилось тихо с маменькой посидеть в светелке. Видно, навсегда миновали девические радости, и не надо их больше искать.

Единственно, что удалось Анастасии сделать по-своему: как в родном доме, в Кремле, в царском дворе выделена была горница — людская, куда допускались юродивые и калики перехожие обогреться да голод утолить. Каждое утро, после истового коленопреклонения рядом с Иваном перед киотом в царской домашней церкви, Настя шла в эту людскую горницу творить милостыню, давать бродячим монахам на храмы, помогать недужным и калекам.

От одного такого странного человека Геннадия Костромского и узнала она, что наступят черные дни, но скоро минуют, если молиться.

* * *

В апреле сошел снег, весеннее солнце подсушило землю и крыши домов. Взошла первая зелень, скворцы прилетели. И тут ударил двенадцатого апреля по Москве первый пожар. В душном горьком воздухе носились дымящиеся головешки и черные обгорелые остатки того, что было недавно избами, скарбом, жилым домом. Страшно кричали птицы. На пожарищах копошились беспомощные погорельцы. Плакали матери над телами погибших детей.

Только погасили угли и огни, только выкопали на задворках первые землянки, двадцатого того же апреля, пришел второй пожар, страшнее первого, потому что ветер был сильнее. А в июне третий, еще ужасней.

На Арбате загорелась церковь Воздвижения. Ветер во мгновение ока разнес огонь, и сгорело на Запад все до самой Москвы-реки. Потом огненная буря докатилась и до Кремля. Загорелись крыши на царском дворе, Казенный двор, Благовещенский собор, Оружейная и Постельная палаты с казной и оружием. Митрополит Макарий едва успел спастись из Успенского собора, весь пораненный, прижимал ко груди образ Богородицы. В Китай-городе сгорели все лотки, народу попропало не одна тысяча. Дышать было нечем во всей Москве. Иван с Настенькой уехали в село Воробьево в загородные царские палаты. К вечеру утихла буря, ночью угасло пламя, но развалины дымились еще много дней, грозя разгореться вновь.

Тут и зашептали по оставшимся углам да зашелестели по дымным переулкам, что не без бесовского волхования случились эти пожары. Будто бы чародеи и чернокнижники вынимали сердца человеческие и кропили кровью стены домов. И из каждой капли рождался жар. И ничем этого пламени нельзя было потушить, ибо то был адский огнь. И дале шепот пошел, что будто нанимали тех волхвов и чародеев князья Глинские, царевы сродственники, княгиня Анна, бабка Ивана по матери, и дядья его: князь Михаил, да князь Юрий. А кто этот шепот распускал, тоже было известно. И будто платили тем колдунам и чародеям Глинские большие деньги золотом.

Главными наустителями называли князей Шуйских, Темниных, Ивана Челяднина, Федора Нагого, да духовника царского Федора Бармина.

* * *

26 июня, в воскресенье, на пятый день пожара, прибежали в Воробьево в царский дворец гонцы и возвестили страшную весть: дикие толпы погорелого Московского люда с батогами, ослопами и топорами ворвались в Кремль и потребовали выдать им зачинщиков пожара — колдунов и поджигателей князей Глинских, царских родичей. Князь Юрий был в ту пору в Кремле, а мать его Анна жила со старшим сыном Михаилом во Ржевском своем имении. Князь Юрий, видя ярость черни, искал безопасности в Успенском соборе. Но толпа вломилась во храм и случилось неслыханное злодейство. Мятежники в святой церкви божией убили родного дядю государева князя Юрия Глинского, выволокли истерзанное тело из Кремля и бросили на лобном месте. Другие толпы тем временем грабили имение Глинских в Москве, убивали их слуг и детей боярских. И некому было унять беззаконие.

Гонцы объявили, что неостывшая толпа, числом до пятисот, сбирается вновь и, сокрушая на пути все живое, идет на Воробьевский царский дворец требовать выдачи других волхвов и чародеев, виновных в поджогах, не очень сознавая, кого им надобно. Но понятно было, что кого надобно, укажут.

И никого рядом, чтобы защитить царя и царицу, кроме двух десятков стрельцов, да десятка дворцовых слуг.

Анастасия плакала и молилась, мучительно пытаясь понять, за что кара, где согрешили. Иван стоял рядом бледный, как мел, и часто крестился. По стенам недвижно стояли ближние бояре.

Пахло исженным деревом и горелым мясом. Удушливый дым пожарища долетал до Воробьевых гор, проникал сквозь запертые окна. Снаружи уже волнами накатывали тяжелые звуки битвы. Из-за двери слышались далекие крики и звон металла. Иван держал Анастасию за руку и говорил несвязно:

— Ничего, ничего, не бойся. Стрельцы из Коломенского идут… Стрельцы с пищалями. Не бойся… Ничего не будет. Не посмеют. На помазанника божия не посмеют, — но в словах его не было уверенности.

Вот уже услышала Настя крики во дворе совсем близко. Вот уже загремела сталь: стрельцы охраны не жалели живота своего. Дверь содрогалась под тяжелыми ударами.