Анархизм. Суть анархизма - [89]

Анархическая доктрина Штирнера направлена против этого философско-правового основания и против вытекающих из него практических стремлений. Он делит в целях интересующего его здесь вопроса либерализм на политический и социальный, из которых последний соответствует названию социализма.

Политический либерализм не в состоянии сделать людей свободными.

Либеральный правовой порядок, говорит Штирнер, признает в качестве решающей правовой власти большинство. Но этим ведь только изменяется господин, сущность же принудительной организации и неизбежного благодаря этому насилия над отдельным человеком, напротив того, остается.

«Уже 8 июля 1789 года разъяснения епископа Отунского и Барре разрушили всякую иллюзию того, будто каждый отдельный человек должен представлять значение д ля законодательства; они показали полное бессилие избирателей (Kommittenten): большинство представителей стало господином. Когда 9 июля был прочтен план разделения государственных работ, Мирабо заметил: «Правительство имеет только силу и никакого права; лишь в народе можно найти источник права». 16 июля тот же Мирабо воскликнул: «Разве не народ источник всякой силы?» Следовательно, источник всякого права и всякой силы! Мимоходом здесь выступает наружу сущность «права»: оно есть — сила. Кто имеет силу, тот имеет и право.

«Монарх в лице «царственного господина» был жалким монархом по сравнению с этим новым монархом — верховной «нацией». Эта монархия была в тысячу раз жесточе, строже и последовательнее. Для новых монархов не существовало никакого права, никаких привилегий; каким ограниченным по сравнению с ними выглядит «абсолютный король» старого порядка!»

Таким образом, государство и святость права продолжают существовать; и я никогда не достигну полной свободы, которая заключается в моей силе и благодаря этому становится моей собственностью. Либерализм может сохранять только определенную свободу. Свобода веры для него означает не свободу от веры, а свободу от религиозной инквизиции, буржуазная свобода — не свободу от буржуазности, а свободу от бюрократии или королевского произвола. И так было с освободительным стремлением во все времена и при всех обстоятельствах. Князь Меттерних однажды сказал, что он нашел дорогу, которая в состоянии вывести все будущее на стезю истинной свободы. Граф Прованский убежал из Франции как раз в то время, когда она подавала надежды на основание «царства свободы», и говорил: мое заточение было для меня нестерпимо, я имел только одно стремление: стремление — к свободе.

При такой относительной и только субъективно определенной свободе сохранение принуждения и рабства неизбежно. «Стремление к определенной свободе заключает в себе постоянное намерение нового господства подобно тому, как революция, которая хоть и могла сообщить своим поборникам возвышающее чувство того, что они борются за свободу, но в действительности привела к обратному, так как поборники ее стремились только к определенной свободе, а потому и к новому господству, господству закона».

«Весь мир стремится к свободе, все страстно желают своего права. О очаровательное, прекрасное сновидение цветущего «царства свободы», «свободного человеческого рода»! — кто только им не грезил? Итак, все люди должны быть свободны, совершенно свободны, свободны от всякого принуждения! От всякого принуждения, действительно от всякого? Они не должны и сами принуждать себя? «Ах, да ведь это же совсем не принуждение!» Они должны быть свободны от религиозной веры, от строгих обязательств нравственности, от неумолимости закона, от — но «какое» ужасное заблуждение! В таком случае, от чего же они должны быть свободны и от чего нет?

Сладкий сон нарушен; пробуждаясь, мы протираем полуоткрытые глаза и с удивлением наталкиваемся на прозаический вопрос. «От чего же должны быть свободны люди?» От слепой веры, восклицает один. Постой, кричит другой, всякая вера есть слепая вера; они должны быть свободны от всякой веры. Нет, нет, ради Бога, прерывает его первый — не уничтожайте всякой веры, иначе вы откроете двери озверению. Мы должны, вступает в разговор третий, установить республику и быть свободными от всяких повелевающих господ. Но это ничему не поможет, говорит четвертый; мы получим тогда нового господина «господствующее большинство»; напротив того, нам нужно освободиться от ужасающего неравенства. О злосчастное равенство, я снова слышу рев черни! Как хорошо я грезил о рае свободы, и что же — свобода и необузданность поднимают теперь свой дикий крик! Так сетует первый и вскакивает, чтобы обнажить меч против безудержной свободы. И скоро мы будем слышать только звон мечей вступивших в бой несогласных свободомечтателей».

Но, быть может, мы доищемся совершенной свободы при помощи социального либерализма?

Оставив существовать и даже обострив различие в частном владении и обосновав господство денег в противоположность господству происхождения и труда, политический либерализм сделал труд совершенно несвободным. Что же предлагает в противоположность ему социализм?

«Мы все свободнорожденные люди, и кудабы мы ни взглянули, мы видим себя слугами эгоистов! Что же, должны и мы поэтому стать эгоистами? Храни нас Бог; мы хотим, наоборот, сделать невозможным существование эгоистов! Мы хотим сделать их «нищими», хотим все не иметь ничего, чтобы благодаря этому иметь «всем». Перед высшим повелителем, всеединым владыкой, большинством, все становятся равными и ничтожными, перед высшим собственником, обществом, все должны стать нищими.