Анархизм: от теории к практике - [54]

Конечной точкой явился декрет от 11 августа 1938 г., милитаризовавший предприятия, работавшие на нужды обороны, передав их в подчинение министерства вооружения. На заводы в избытке хлынула бюрократия. Предприятия подверглись вторжению толпы инспекторов и директоров, обязанных своим назначением лишь политической принадлежности, а именно недавним вступлением в коммунистическую партию. Рабочие были деморализованы тем, что их лишили контроля над предприятиями, созданными ими самими по частям в первые, критические месяцы войны. Производство, в результате, пострадало.

В других отраслях каталонское промышленное самоуправление продолжало существовать до тех пор, пока Испанская республика не была сокрушена. Однако оно функционировало в замедленном темпе, поскольку промышленность потеряла свои основные рынки сбыта, ощущался дефицит сырья, а правительство лишило предприятия кредитов, необходимых для его приобретения.

Подведем итоги: новорожденные испанские коллективы сразу же оказались в смирительной рубашке войны, осуществлявшейся классическими военными методами, войны, во имя или под предлогом которой республика обрезала крылья своему собственному авангарду и пошла на компромисс с внутренней реакцией.

Тем не менее, урок, данный коллективами, является вдохновляющим. В 1938 г. он вдохновил Эмму Гольдман на такие хвалебные слова: «Коллективизация промышленности и земли предстает как величайшее достижение любого революционного периода. Даже если Франко суждено победить, а испанским анархистам суждено быть уничтоженными, идея, рожденная ими, будет жить». В своей речи 21 июля 1937 г., произнесенной в Барселоне, Федерика Монтсени четко обозначила альтернативы: «С одной стороны, приверженцы власти и тоталитарного государства, экономики, управляемой государством, социальной организации, военизирующей всех людей и превращающей государство в единоличного хозяина, в великого посредника; с другой стороны, управление шахтами, полями, заводами и цехами самим рабочим классом, организованным в профсоюзные федерации». Это дилемма не только Испанской революции. Быть может завтра в мировом масштабе она станет основным вопросом всего социализма.

Заключение

Поражение Испанской революции лишило анархизм его единственного оплота в мире. Он вышел из этого испытания сокрушенным, разобщенным, в некоторой степени дискредитированным. Приговор, вынесенный ему историей, был слишком суров и во многих отношениях несправедлив. Не он был настоящей — и в любом случае уж точно не главной — причиной победы франкистов. Опыт самоуправляющихся коллективов как в сельском хозяйстве, так и в промышленности разворачивался в трагических, неблагоприятных условиях, но в целом продемонстрировал вполне положительные результаты. Этот опыт был, однако, не до конца понят, недооценен и оклеветан. Авторитарный социализм, наконец, избавился от нежелательного конкурента в лице социализма либертарного и на многие годы стал хозяином положения в мире. Какое-то время казалось, что государственный социализм может быть оправдан благодаря военной победе СССР над нацистами в 1945 г. и бесспорными, внушительными успехами в технической области.

Однако именно крайности этой системы вскоре вызвали внутренние противоречия, которые вели к ее отрицанию. Это породило идею о необходимости смягчения парализующей государственной централизации, о том, что производственные предприятия должны иметь больше автономии, что рабочие будут иметь стимул трудиться больше и лучше, если будут принимать участие в управлении предприятиями. В одной из стран, ставших вассалами Сталина, зародилось то, что в медицине называется «антителами». Югославия Тито освободила себя от тяжелого ярма, превращавшего ее в своего рода колонию. Там произошла переоценка догм, антиэкономический характер которых теперь бросался в глаза. Югославские коммунисты обратились к изучению уроков прошлого. Они открыли для себя труды Прудона и стали черпать идеи в его предвосхищениях. Исследовались также малоизвестные либертарные идеи в работах Маркса и Ленина. Между прочим, было извлечено на свет понятие «отмирания государства», которое не исчезло, конечно, целиком из политического словаря государственно-социалистических режимов, но которое стало не более чем ритуальной формулой, лишенной своего содержания. Изучив краткий период, во время которого большевизм идентифицировал себя с пролетарской демократией снизу, с Советами, Югославия подобрала слово, произнесенное и затем быстро забытое теми, кто одержал победу в итоге Октябрьской революции: самоуправление. Она также обратила внимание к зародившимся в то же самое время, благодаря распространению «революционной заразы», зародышам фабричных советов в Германии и Италии, а также, намного позже, в Венгрии. Как пишет во французском журнале «Arguments» итальянец Роберто Гвидуччи, возник вопрос: не может ли «идея Советов, которые были подавлены сталинизмом по очевидным причинам», «быть поднята снова в современных терминах».[109]

Когда Алжир был деколонизирован и добился независимости, его новое руководство стремилось узаконить и упорядочить стихийный захват крестьянами и рабочими оставленного европейскими собственниками имущества. Они черпали вдохновение из югославского прецедента и взяли югославское законодательство в этом вопросе за основу.