Анархизм - [9]

Издатели, театральные антрепренеры и критики не интересуются действительно художественными качествами творческого искусства, а спрашивают лишь, принесет ли данное произведение барыш, и понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий; толпе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате, на литературном рынке появляются главным образом лишь посредственные, ординарные, мещанские произведения.

Должна ли я сказать, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Нужно только пройти по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для истинного искусства произведения. Ложные в своей компоновке и варварские по исполнению, статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к истинному искусству, как языческие идолы к статуям Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Истинный артистический гений, который не подделывается под принятые взгляды, который творит оригинально и хочет быть верным жизни, влачит неизвестное и жалкое существование. Его работа может однажды стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет посылать кровь в жилы, когда в нем умрет искатель новых путей, и когда толпа безыдейных и ограниченных людей убьет наследство великого мастера.

Сказано, что артист ныне не может творить, потому что он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Однако, это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от своего святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были головой выше нашей глупой толпы. Они считали за честь, когда им разрешалось помолиться у гробницы маэстро.

Покровитель искусства нашего времени знает только один критерий, одну ценность – доллар. Его не интересует художественная сторона произведения, а лишь количество долларов, которое придется платить. Так, в пьесе Мирбо «Дела есть дела» один финансист говорит, указывая на какую–то мазню в красках: «Посмотрите, какое великое произведение; оно стоит 50.000 франков». Точно также рассуждают наши разбогатевшие буржуа. Баснословные цифры, уплаченные ими за их великие произведения и открытия, искупают бедность их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, символом которой считается демократия, весьма многозначительно указывает на огромную силу большинства.

Венделл Филлипс сказал 50 лет тому назад: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение не только всемогуще, но и всезнающе. Нет никакого убежища от его тирании, некуда спрятаться от его влияния и в результате если вы возьмете фонарь и начнете искать, сред сотни людей вы не найдете ни одного американца, который не был бы убежден, что он может что–нибудь выиграть или проиграть в его самолюбии, в его общественной жизни или деле от того или иного мнения о нем его соседей и от их голосования. Следствием этого является то, что вместо того, чтобы быть коллективом индивидуумов, из которых каждый без всякого страха и опасения высказывает свои мысли, мы как нация по сравнению с другими народами, являемся нацией трусов. Мы более, чем какой–либо другой народ, боимся друг друга».

Очевидно, что со времени Венделля Филлипса мы не подвинулись вперед и мало ушли от этих условий. Теперь, как и тогда, общественное мнение есть вездесущий тиран; теперь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, которые готовы принять всякого наглеца, хотя бы он не скрывал своей духовной бедности и скудости. Этим объясняется такой небывалый рост популярности человека вроде Рузвельта. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Как политик, он знает, что большинство мало интересуется идеалами или целостностью личности. Оно жаждет всякого рода зрелищ, хотя бы это была собачья выставка, или состязание борцов, или линчевание негра, или преследование и арест мелкого воришки, или свадьба богатой наследницы или акробатические выходки и речи бывшего президента. Чем отвратительней выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызывает. Поэтому бедный идеями и вульгарный своей душой Рузвельт продолжает быть героем дня.

С другой стороны люди, возвышающиеся над уровнем этих политических пигмеев, люди утонченной культуры и способностей, подвергаются насмешкам и должны молчать. Нелепо говорить, что наше время есть эра индивидуализма. Наше время есть просто яркое повторение всемирноисторического явления: каждое усилие в направлении прогресса, каждый шаг вперед в просвещении, в науке, в религиозной, политической и экономической свободе делается меньшинством, а не массой. Сегодня, как и всегда, немногие отдельные люди не понимаются, разыскиваются полицией, арестовываются, подвергаются пытке и убиваются.

Принцип братства, возвещенный агитатором из Назарета, заключал в себе жизненное зерно истины и справедливости, пока он оставался маяком света для немногих. Но с того момента, когда большинство ухватилось за него, великий принцип сделался ничего незначащим ярлыком и предвестником крови и огня, несущим в себе страдание и несчастие. Атака на всемогущество Рима, руководимая такими колоссами, как Гус, Кальвин и Лютер, была первым солнечным лучом среди ночной темноты. Но как только Лютер и Кальвин обратились в политиков и начали подделываться к маленьким князькам, дворянству, и к духу толпы, так сейчас же они подвергли опасности все великие возможности Реформации. Они добились успеха у большинства, но это большинство оказалось не менее жестоко и кровожадно в преследовании мысли и разума, чем католики. Горе еретикам и меньшинству, которое не преклонится перед их предписаниями. После бесконечных усилий, терпения и жертв человеческий ум, наконец, свободен от религиозных миражей. Меньшинство добивается теперь новых завоеваний, новых достижений, а большинство толчется сзади, без всякого движения, ибо оно связано по рукам и ногам старыми истинами, которые уже превратились в ложь.