Анания и Сапфира - [16]

И тут Иов с Иеремией увидели зрелище более ужасное, чем даже часто мерещившийся им Страшный суд. Внезапно лев вскочил и с диким ревом кинулся на стенку клетки. От сильнейшего удара один прут лопнул и несколько погнулись.

Следующим звуком, раздавшимся в зверинце, был стук захлопнувшейся за христианами калитки.

Когда стало ясно, что погони нет, запыхавшиеся звероловы остановились.

— Мы были на волосок от гибели! — возвестил Иов.

Иеремия хотел что-то ответить, но не смог. Иов удивленно посмотрел на своего такого еще недавно говорливого товарища и увидел, что тот зажал в зубах свиток с симоновыми заклинаниями.

— Вынь молитвы изо рта.

Иеремия послушался и привязал свиток к поясу.

— Как ты, друг? — спросил он.

— Плохо, — ответил Иов, — прямо чертовщина какая-то! Потерял набедренную повязку…

— Ты осквернился и выбросил ее?

— Нет, просто потерял. Развязалась.

— А я осквернился, — признался Иеремия.

Христиане вернулись в общину лишь под утро, ибо сдуру заблудились.

— Эй, Товия, ты где? Отпирай! — кричал Иов и бил кулаком в ворота.

— Кто там? — послышался хриплый голос привратника.

— Это мы, Иов и Иеремия.

— А, пришли наконец. Что-то долго вас не было.

— Твое дело калитку открывать, а не рассуждать, — не выдержал Иеремия.

Звероловы вошли в дом, и это некрасивое и перенаселенное строение, в котором отсутствовали «удобства» и даже самые необходимые вещи, после всего пережитого ночью показалось им истинным раем.

— Вот мы и дома! Как же здесь хорошо! — восторженно воскликнул Иеремия и пошел мыться, а Иов прикрыл срам чистой набедренной повязкой. Впрочем, чистой ее можно было назвать лишь с некоторой долей условности: не коричневая — и то хорошо.

— Ой, как спать хочется! — зевнув, сказал вернувшийся после омовения Иеремия. — Прямо глаза слипаются.

Уже сидевший на ложе и клевавший носом Иов согласился с братом по вере, но скорбно заметил, что Петр их убьет.

И христиане отошли в царство Гипноса и Морфея, древнегреческих богов сна и сновидений.

Глава шестая

Утренние, еще не знойные солнечные лучи осветили кривые домики и узенькие улочки Иерусалима и, становясь всё жарче, уверенно прогнали ночную прохладу. Проснулись и защебетали птицы, раскрылись, встречая новый день, цветы, пробудились и уже хлопотали люди: носили воду из колодцев, кормили скот, разжигали остывшие за ночь домашние очаги. Городские кварталы окутал едкий густой дым, предвещавший завтрак. Слабый ветерок разносил по улицам запах пекущихся лепешек, и толпившиеся во дворе своей обители христиане жадно вдыхали благословенный аромат. Он им напомнил многое: беззаботное детство, вечно занятых родителей и пышущие жаром, самые вкусные на свете домашние лепешки…

Дверь в опочивальню Кефаса бесшумно отворилась, и в проходе показался евангелист Марк с кусочком папируса в руке. Он вошел в комнату и остановился возле дремавшего Петра; тот медленно приподнялся на ложе и молча уставился на своего «брата во Христе». Взгляд князя апостолов был до такой степени мутным и бессмысленным, что Марк невольно отшатнулся от Симона и испуганно спросил:

— Что с тобой, рабби? Ты меня не узнаёшь?

— Ха-бэ-мэ-гухур, — спросонья пробурчал будущий первый римский папа и снова улегся, правда, на сей раз неудачно: он ударился головой о край ложа, вскрикнул от боли и наконец-то очнулся. Осторожно потирая ушибленное место, Петр чертыхнулся, но тут же в порядке компенсации произнес славословие богу.

— А я к тебе, — молвил Марк.

— Сам не спишь и другим не даешь. «Напрасно вы рано встаете!»[11].

— Пробудился я для дела богоугодного. Чувствую, как перстами этими, — тут Марк поднял и показал Петру свою грязную волосатую руку, — кто-то водит свыше.

— Так и должно быть, — рассудил князь апостолов. — Все слова в твоем Евангелии боговдохновенны. Читай, что написал новое.

Марк присел на стоявшую возле стены скамью, почесал свои курчавые слипшиеся волосы и, развернув кусочек папируса, стал читать:

— На другой день, когда они вышли из Вифании, Он взалкал; и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но пришед к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв. И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек. И слышали то ученики Его. Пришли в Иерусалим. Иисус, вошед в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес чрез храм какую-либо вещь. И учил их, говоря: не написано ли: «дом Мой домом молитвы наречется для всех народов?», а вы сделали его вертепом разбойников. Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить Его; ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его. Когда же стало поздно, Он вышел вон из города. Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня. И, вспомнив, Петр говорит Ему: Равви! Посмотри, смоковница, которую Ты проклял, засохла. Иисус, отвечая, говорит им: имейте веру Божию. Ибо истинно говорю вам: если кто скажет горе сей: «поднимись и ввергнись в море», и не усумнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет («Евангелие от Марка», XI, 12–23).