Аналогичный мир - 3 - [5]

Он уже давно спал, продолжая и во сне перебирать нужные покупки. И когда Настя вставала к Паше, он не слышал этого.

Многолетняя привычка вставать на рассвете разбудила его вовремя. Настя уже хлопотала у печи, разводила огонь, негромко звякала вёдрами. Чолли зевнул и осторожно, чтобы не разбудить детей, вылез из-под одеяла и сел на кровати, свесив ноги. Красноватый свет от раскрытой топки, серо-голубой свет от окна. Пора. Он ещё раз зевнул и потянулся.

— Поспи ещё, — сказала от печки Настя.

— Да нет, — Чолли встал и, как был, в исподнем, пошлёпал к умывальнику, умылся и, скинув рубашку, обтёрся до пояса холодной водой, прогоняя остатки сна.

Настя быстро обулась, надела куртку и повязала платок. Он и глазом моргнуть не успел, как она, схватив вёдра, убежала за водой. С водой здесь хорошо — прямо во дворе… как её, да, колонка. А к большому «старому колодцу», что на дальнем от их дома конце, бабы не за водой, а языки почесать ходят. Но это днём, а с утра у всех дел полно. Чолли подошёл к печке, поправил огонь. Со двора вернулась Настя с полными вёдрами. И Чолли уступил ей место у печки. Там, в Алабаме, он тоже в воскресенье, когда не надо было бежать ещё затемно на работу, лежал на кровати и смотрел, как Найси суетится у камина. И дети ползали прямо по нему. Спали тоже все вместе, и Маленький у груди… Чолли подошёл к колыбели, посмотрел на спящего Пашу, потом к кровати, поправил маленькое одеяло, укрывающее детей, и развернул, расправил их с Настей, большое, взбил подушки. Да, перьевые совсем не то, что соломенные, как были там.

— Чолли, — позвала его Настя. — Готово у меня.

Верхний свет она не включала, чтобы не разбудить детей. И чтоб это чёртово колёсико на счётчике в сенях не крутилось, не нагоняло денег. Да и светло уже. От раскрытой топки, где играло пламя, тянуло жаром, и Чолли сел за стол, как был, без рубашки.

Настя поставила перед ним миску с вчерашней разогретой кашей и кружку горячего чая.

— А себе-то, — напомнил ей Чолли, разворачивая тряпку с остатком хлеба.

— И я сейчас сяду, — ответила Настя, ставя себе миску и кружку.

Они ели, сидя напротив друг друга, и Настя влюблённо глядела на его лицо, на красноватые отсветы на сильных бугристых плечах, на мерно двигающиеся челюсти, чёрные, жёстко топорщащиеся волосы, припылённые сединой. Чолли встретился с ней глазами и улыбнулся. Улыбнулась и она.

— Ты не беспокойся. Ничего с нами здесь не случится.

— Я знаю, — кивнул Чолли. — Без куртки не выскакивай. Застудишься.

— Ага, — кивнула Настя. — Ты тоже… осторожней там.

— Не один еду.

Чолли доел кашу и стал пить чай. Торопливо доела и допила Настя, заботливо завернула в тряпку хлеб.

— С собой возьми, пожуёшь в дороге.

— Не выдумывай, — отмахнулся Чолли, вылезая из-за стола.

Настя подала ему нагрудную сумку с полученной позавчера справкой из конторы. Ну, что такой-то там-то работает и проживает. А то без неё ссуду и не дадут. Комитету тоже отчитываться надо. Чолли надел сумку и стал одеваться. Не спеша натянул исподнюю рубашку, застегнул. Теперь верхнюю. Всё та же — рабская, выцветшая, заплатанная, зашитая. Да, нужны рубашки, а то стыдоба одна. Штаны тоже рабские, новые ватные пускай полежат, в автобусе тепло. Портянки, бурки. А куртку наденет новую, его рабская совсем страшная, и шапка тоже новая. Настя восхищённо оглядела его.

— Так, дров я подколол, — Чолли уже слышал, как топочет на крыльце, оббивая снег с бурок, Николай. — Аккуратно бери. С ближнего конца, там они потоньше.

— Доброго вам утра, — вошёл в кухню Николай, сдёрнув ушанку.

— И тебе доброе, — старательно ответил Чолли.

— Доброе утро, — улыбнулась Настя.

Вообще-то зашедшего в дом, надо пригласить к столу. Настя уже знала об этом и очень храбро предложила:

— Чаю?

— Спасибо, соседка, сыт, — Николай чиркнул себя по горлу ребром ладони. — Чолли, если готов, пошли. Автобус ждать не будет.

— Да, — кивнул Чолли. — Пошли.

Беря с печки рукавицы, мимоходом провёл ладонью по плечу Насти и вышел. Николай попрощался с ней кивком и вышел следом, надевая шапку. Настя стояла посреди кухни, свесив вдоль тела руки и глядя на закрывшуюся дверь. Потом, ахнув, метнулась к окну, но Чолли уже ушёл. Господи, как же это, он же оглянулся и не увидел её, господи, плохая примета. Господи… Она отошла от окна и старательно, стараясь не сбиться, стала креститься и шептать, как её научили женщины в лагере.

— Господи, спаси и сохрани, помилуй нас. Господи, помоги ему. Господи, спаси и сохрани…

Закряхтел Паша, и Настя, перекрестившись ещё раз, подошла к колыбели.

— Ну, чего ты? Есть захотел? — она достала ребёнка из колыбели. — А, да ты мокрый, ну, сейчас, Паша, сейчас, маленький.

Она положила сына на кровать, прямо на одеяло, подальше от края и распеленала. Пелёнок ей надарили… и в лагере, и здесь. Так что всегда есть во что, сухое да чистое, завернуть. И, как ей говорила врач, развернув и вытерев, опять положила, пусть… на свободе побудет, пока она смену готовит. Тепло, не простудится. Паша довольно загукал, и Настя рассмеялась, глядя на него.

— Мам, утро? — спросил по-русски Мишка.

— Утро, — ответила она тоже по-русски. — Вставайте.