Амурский плацдарм Ерофея Хабарова - [65]

– Гермогеном меня звать! – ответил хозяин избы на ещё не успевший прозвучать вопрос. – Иеромонах я, что с Божьей помощью спас тебя от лихорадки лютой! Цельный месяц провалялся ты на полатях, а я тебя травами отпаивал!

Ощупав себя руками, Исайка понял, что лежит в сильно ношенной, но чистой холщовой рубахе. Внезапно он рванулся на ещё слабых руках, в бессилии свалившись обратно.

– Икону Божьей Матери ищешь? – участливо спросил Гермоген, вытирая ему выступивший на лбу пот. – Вона стоит, на самом видном месте! Чую в ней силу чудотворную, из глубины веков исходящую!

Истово перекрестившись на образа, вошедшие своим незримым светом в плоть и кровь, сотник без сил вытянулся на лавке. Его грудь судорожно вздымалась, но дышал беглец уже без хрипов, чисто и глубоко.

– На поправку идёшь! – удовлетворённо заметил монах, укрывая его сползшим одеялом. – Ещё неделька – и будешь бегать, как молодой!

Его слова оказались воистину пророческими, потому что ровно в установленный срок Воронин словно обрёл второе дыхание. Встав с первыми петухами, он вышел во двор и обомлел от бьющей со всех сторон неиссякающей энергии мирской жизни.

«Словно спал я! – подумал Исайка о днях болезни. – Или пелена какая глаза пообволакивала!»

С тех пор он стал жить у Гермогена, радуясь каждому наступившему дню вновь обретённой жизни. В самом дальнем углу пылились его верная сабля да пара пистолетов.

– Я ведь тоже служилым был! – однажды разоткровенничался иеромонах, почёсывая густую бороду. – Родом я из детей боярских и под командой стольника Матвея Шереметева с поляками да литовцами бился! Был я, друг мой разлюбезный, командиром цельного отряда стрельцов царских!

– А как в монахи-то пошёл? – не утерпел Исайка, даже не ожидая ответа на свой вопрос. – Надоело воевать или што?

Внезапно посерьёзнев, его спаситель вдруг хватил о стол оловянной кружкой.

– Кто ты таков, чтоб такое выспрашивать! Да впрочем… Брали мы город Дисну[22], и я с десятком служилых людей погнался за тремя ляхами. Укрылись они в сарае и стали отстреливаться! Я своих построил, и дали они залп по моей команде! Забегаем в сарай, а там рядом с мёртвыми ляхами женщины да дети малые убитыми лежат!

Смахнув с глаза набежавшую слезу, обычно сдержанный Гермоген шумно высморкался в платок.

– Лица их до сих пор у меня перед глазами! Вернулись мы домой из похода, и бросил я всё, чтобы перед Богом свою вину за тех невинно убиенных искупить!

После этого случая Воронин смотрел на монаха совершенно другими глазами, словно почуяв в нём родственную душу. Не таясь более, он рассказал Гермогену про своё соловецкое сидение и прощальном подарке настоятеля.

– Не мне его судить! – покачал головой его собеседник. – Однако нет ничего страшнее войны братоубийственной!

Однажды иеромонах пришёл в избу очень взволнованным и, не раздеваясь, присел в передней рядом с Исайкой.

– Беда случилась! – сказал он, расстёгивая рясу трясущимися пальцами. – Ищут собаки царские беглецов соловецких! Коли найдут тебя, непременно повесят! Многие ещё недобрым словом поминают лихого монастырского сотника Воронина!

Недолго думая, они собрались в дальний путь, вверив провидению земные судьбы. Заколотив крест-накрест окна и двери дома, Гермоген осенил себя крестным знамением, поклонившись до самой земли.

– Давно я собирался пойти на восток! – сказал он, беря узловатый посох. – Манили меня земли даурские, ранее никем не изведанные! Вот только доброго попутчика не было, да и повода подходящего! Теперь вот чую – пора!

Бережно спрятав у сердца икону, Исайка снова отправился в неизвестность. Путь их был долог и труден и в конце концов привёл в Илимский острог, что в Усть-Киренской волости.

«Как же здесь дышится! – не раз думал бывший монастырский сотник, глядя в бездонное небо. – Словно заново родился, словно и не в Рассее вовсе живу!»

На новом месте странники познакомились с местными людьми, которые в большинстве пришлись им по душе. Те жили открыто и широко, по-русски, никому не выдавая товарищей…

– Храмы будем строить! – объявил однажды Гермоген. – Душа моя этого просит, значит, и Господь на то своё благословение даёт! В деле этом святом народ нам поможет, не сумлевайся!

Сказано – сделано, и закипела работа на славу… Вот уже под плотницкими топорами поднялись к небу стены Усть-Киренской пустыни, а за ней – и Троицкой церкви.

Однако не зря говорят: наказал Бог народ – послал воевод… Появился в волости новый царский наместник Лаврентий Обухов, сын безродного помещика Юрьевского уезда. Оказался он жаден и лют нравом, да к тому же – дюже охоч до баб и девок.

– Злодей он и охальник! – жаловались иеромонаху прихожане на нового начальника. – Однако у нас люди терпеть долго не привыкли, прибьют обидчика ненароком!

Вскоре случилось так, как и говорили умные люди. На ярмарке казачий пятидесятник Никифор Черниговский подговорил сыновей, чтобы те с друзьями отомстили воеводе за поруганную честь старшей дочери Пелагеи. Хотел он, чтобы уличили они Обухова в казнокрадстве, а потом немедля челобитную в Приказ тайных дел направить.

Но вышло всё совсем не так, как планировал старый служака. Матвей Максимов, отца которого избил до смерти жестокий воевода, зарезал его, как барана.