Амурские ребята - [7]

Рядом с Илюшкой сидела Варя, его жена, курносая, черноглазая, похожая на девчонку. Ее часто вечерами встречал Павка на улице. Она ходила под руку с Илюшкой и с другими матросами и пела песни. Голос у нее был звонкий, пела она хорошо. Павка знал, что она служит где-то в городе в прислугах.

Рядом с Варей сидел Бережнов в старомодном костюме. Галстук у него тоже был старомодный: два голубых шарика, болтающиеся на голубом шнурочке. Он то снимал, то снова надевал свои очки, перевязанные веревочкой. Наверное, он говорил что-то веселое, потому что все смеялись.

Соседом Бережнова по столу был Гаврилов, рабочий тех же мастерских, что и Бережнов, отчаянный человек. К удивлению всех ребят, он переплывал без передышки Амур взад-вперед в тех местах, где и берега-то противоположного почти не было видно. Он любил возиться с ребятами, учил их плавать и играть на гитаре. Веснушки словно божьи коровки усеивали все его лицо, и ребята не раз принимались считать: сколько у него веснушек? Но на второй сотне сбивались и решали, что гавриловские веснушки никак пересчитать невозможно.

Павка прижался носом к окну и пытался разглядеть: кто же сидит спиной к окну, против дяди Остапа? Но в эту минуту дядя Остап заметил его и поманил пальцем. Павка завернул за угол и вдруг наткнулся на большую лохматую собаку. Он удивился: чья же это собака? У Остапа собак не было. Собака лежала у крыльца и даже не зарычала на Павку.

Павка быстро поднялся на крыльцо и вошел в темные сени. Толкнув вторую дверь, он очутился в «кают-компании».

— Где тебя носит? — спросил Павку из-за стола Петр.

— Седай, Павка, седай, — скомандовал Остап, и Петр подвинулся, освобождая для брата место. Павка сел на табурет. Варя улыбнулась мальчику, показав свои белые зубы, и протянула ему тарелку и вилку. «Что бы это мне съесть? — подумал Павка. — Конечно, гуся», решил он. На другом конце стола стояло большое блюдо, а на блюде — коричневый, блестящий, с пупырышками жареный гусь. Но полезть через стол за гусем Павка побоялся. Прямо перед ним, широко раскрыв рты, лежали три жирные, маслянистые селедки. Чуть подальше расположилась горка рассыпчатой вареной картошки, а посреди стола распласталась на блюде большая серебристая кета. Она была как живая, и казалось — вот-вот поднимет голову и шевельнет хвостом. Павка принялся есть селедку с картошкой. А Остап стал продолжать прерванный приходом Павки рассказ:

— В пятом году, як продали нас адмиралы, бились мы одни с целой японской эскадрой. О, це был бой, так бой! Как грянул японец по нас со всех своих броненосцев! Как ответили ему наши комендоры!.. «Не давай им передохнуть, братцы, не давай!» кричал наш командир. Горячий японский снаряд ударился в рубку и засыпал командира обломками. Кинулись мы к нему все разом, откопали. А японец все бил и все бил снарядами. Прямо под сердце осколком ранило друга моего Хоменку. За борт упал храбрый комендор Барсуков, убитый. Грянулся на палубу Иван Труба, бравый матрос-сигнальщик. И тогда порешили мы отдраить кингстоны. Вызвались на верную смерть два дружка, два Ивана. Опустились они на дно корабля, отдраили кингстоны и сбила их с ног холодная океанская вода...

Все помолчали. Потом Никита Сергеич сказал:

— А слыхали вы про японцев во Владивостоке? Говорят, скоро дойдут и до нас. До Москвы далеко, они и расхрабрились.

— Не дойдут, — сказал Гаврилов.

— Во Владивостоке тоже говорили — не дойдут, — возразил Бережнов. — А вот высадили десант, заняли город, развесили листовки...

Он вынул из кармана какую-то бумажку, поправил очки, положил бумажку на стол, разгладил ее рукой и стал читать:

Объявление командующего японской эскадрой.

Граждане.

Я, командующий японской эскадрой, питаю глубокое сочувствие настоящему положению России и желаю немедленного искоренения междоусобиц и блестящего осуществления революции.

— Видали, как завернуто? — усмехнулся Петр. — Японский адмирал, значит, с нами, за революцию.

Бережнов из-под очков поглядел на Петра и продолжал читать — медленно, напирая на «о»:

Однако, глубоко встревожась и увидя, что в городе не наблюдается порядка, я не мог не беспокоиться о жизни и имуществе проживающих в городе подданных Японской империи.

— Ого! — сказал Косорот. — Читай, читай дальше.

К сожалению, ныне в городе произошли среди бела дня неожиданное убийство и ранение трех японцев...

— Сами же и ухлопали, — поднял глаза из-под очков Бережнов.

...что заставило меня принять на свою ответственность защиту жизни и имущества подданных Японской империи, и, следовательно, я принужден высадить десант с вверенной мне эскадры и принять меры.

— Ясно! — сказал Гаврилов. — Все?

— Нет, не все. Тут еще приписка:

Еще раз заявляю, что горячо питаю глубокую дружбу и сочувствие к русским властям и к русскому народу и у меня нет иной мысли и желаю, чтобы русский народ ни о чем не беспокоился и, как обыкновенно, занимался своими делами.

Командующий японскою эскадрою контр-адмирал

Хирохару Като.

Бережнов аккуратно сложил японскую листовку в убрал в карман.

— Дружбу питает! — хлопнул Косорот кулаком по столу так, что задребезжала посуда.

— Сочувствует! — сказал Петр. — С белой гвардией спелся — с Калмыковым. Наш Приамурск хочет занять. Дружбу! Питает!